Страница 32 из 46
О знаменитой гадалке г-же Ленорман писали: «По-видимому, ее пророческий дар терял силу на бирже: она потеряла на спекуляциях значительную часть того, что заработала на человеческом легковерии». А Татьяна Борщ, принимая меня в своей крайне недурной квартире (в одном из домов Донстроя), сказала: «Одно время я увлекалась биржевыми прогнозами. И вот - заработала на квартиру… Потом остыла». То есть для нее астрология, безусловно, «работает». Накоплен опыт закономерностей: «Когда у мужчины появляется женщина, рожденная под тем же знаком, что и жена, это почти всегда приводит к разводу»; «Если в гороскопе есть указание на несколько браков, то они обязательно состоятся»; «Изменить будущее можно только меняя себя, а это самая тяжелая работа на Земле».
Григорий Мамонов не согласен: «О, я не думаю, что можно что-то изменить. Я люблю в астрологии математическую предрешенность. Моя самая любимая клиентка подарила мне на день рождения открытку с прекрасными словами: „Можно подумать, что в миг моего рождения планеты нарочно выстроились таким образом, чтобы в небесах сложилось мерцающее слово „жопа“».
«Бездны черные, бездны чужие, звезды - капли сверкающих слез… Где просторы пустынь ледяные, там теперь задымил паровоз». Это шуточные стихи из романа братьев Стругацких «Страна багровых туч» - и как, однако, велика провидческая правда добротного литературного текста! Ох, как бодро дымит астрологический паровоз; как споро кипит работа, сколько словесной руды перетаскивает он с какой-нибудь венерианской орбиты в московские банки и офисы. Таскать - не перетаскать; и никогда не убудет клиентов у астрологов, пока существует главная астрологическая приманка, главная тайна - «работа с будущим».
* ЛИЦА *
Дух оппозиции
Вспоминает Татьяна Иваровна Смилга-Полуян
Моему отцу было пятнадцать лет, когда его посадили в первый раз. Он же попал в РСДРП очень рано, из-за отца. Дед был лесничим и учителем одновременно, он участвовал в революции 1905 года, был одним из тех, кто стоял за независимость Латвии. В 1906 году его расстреляли за это. Папе было тогда 13 лет, он очень любил отца и после его казни стал задумываться, решил, что власть несправедлива, вот и подался в революцию. Почти такая же судьба получается, как у Ленина, тот же за брата мстить пошел. Так вот, папа с 14 лет член РСДРП, а в 15 его уже отправили в ссылку, в Великий Устюг. Как раз после этой ссылки он переехал в Москву и поступил в университет Шанявского, это был народный бесплатный университет. Учился он на юридическом факультете, но не доучился - с третьего курса его опять в ссылку отправили. В Енисейский край. Туда же была сослана моя мать, девятнадцатилетняя киевская студентка Высших медицинских курсов. Там они познакомились, и поженились, и прожили вместе два года, до февральской революции.
Как только произошел переворот, они отправились в Петроград. Моя мать стала связной Ленина. Маме был двадцать один годочек тогда, и ей доверили такое важное дело. Наверное, потому, что она была женой члена ЦК. Хотя и братья ее тоже большими людьми были.
Так вот, ее послали сделать фотографию Ленина. Вы, конечно, видели фотографию, где он без усов, без бороды, в кепке и написано «Иванов». Мать должна была поехать к Ленину и сделать эту фотографию. Ей еще Надежда Константиновна сказала: «Отвезите заодно Владимиру Ильичу белье». Мама ответила: «Ни боже мой! Если меня поймают с мужским бельем, да на этом направлении, все!» - «Да, вы правы».
И вот она приехала в Разлив, там ее встретила Надежда Кондратьевна Емельянова. А до шалаша, в котором прятался Ленин, было идти довольно долго. Надежда Кондратьевна послала с ней сына, Кольку. Они идут, идут. Мама спрашивает: «Коль, долго еще?» - «Сейчас-сейчас!» И вот они дошли, принесли воду, согрели, Ленин побрился - пока суд да дело, стемнело. Мать, конечно, сделала фотографии, но получились одни силуэты. Она чуть не в слезы! Пришлось посылать Лещенко. И в результате эти хрестоматийные фотографии сделал Лещенко, а должна была их сделать моя мать.
В Разливе Ленин был с Зиновьевым. Тот вечно от страха трясся, боялся, что их найдут. Зиновьев потом часто бывал у нас в доме, но мы с сестрой его не любили. Сестра-то совсем маленькая была, пять лет. А мне было восемь, я в людях уже разбиралась. Мне Троцкий нравился. Они всегда с нами возились - и Троцкий, и жена его, Наталья Ивановна. Всегда нам что-нибудь принесут в подарок: игрушку, коробочку, книжки с картинками. И вообще интересуются, что мы делаем, чем живем. Мы с Троцким шутили. Помню, сидит он у папы в кабинете, разговаривает. И Наташка тут же крутится. - Вставай, - говорит. - Вставай сейчас же! Я тебе буду фокусы показывать!
Я даже помню, как его высылали. Это было после пятнадцатого съезда, 1927-й год. Он позвонил маме и сказал: «Надежда Васильевна, придите попрощаться и приведите девочек». И мама пошла с нами. Так я в последний раз видела Троцкого.
Но это уже потом было. А в семнадцатом, вернувшись из Разлива, Ильич поселился у Маргариты Васильевны Фофановой. Я с ней уже после смерти Сталина познакомилась, тогда она мне все и рассказывала. Она все боялась его отпускать в Смольный, так он убежал, когда ее дома не было. За ним зашел Рахья, и они поехали на трамвае. Рахья пьяным прикинулся, а Ильичу они щеку платком завязали, будто зуб больной. Да это все знают. Так вот, они ушли, а Ильич Маргарите Васильевне записку оставил: «Я иду туда, куда вы не хотели меня пускать».
Это все революционная романтика, а обернулась она такими страшными вещами…
Я помню день убийства Кирова. Это было первого декабря. Как раз только что отменили карточки. Мы тогда жили уже на Тверской, из Дома на набережной нас выселили. Отец говорит: «Давайте пойдем прогуляемся, посмотрим, как идет торговля без карточек». Он же хозяйственник, ему все это интересно было. Мы обрадовались, пошли в переднюю одеваться… Вдруг - телефонный звонок. Папа поднял трубку, коротко о чем-то переговорил. Выходит к нам в прихожую, лицо совершенно белое, растерянное, и говорит: «Друзья мои! В Ленинграде убит Киров». Мы как стояли все, так и сели. Это был шок. А позвонил ему Бухарин, позвал в «Известия» срочно готовить траурный номер. Конечно, ни о какой прогулке речи уже не шло. А 2 декабря у папы день рожденья. Обычно мы его шумно справляли, дым коромыслом стоял. Папа ведь очень веселый был, гостеприимный. Для латышей это не характерно, он смеялся все время, что такой нетипичный латыш. Но в этот раз мы ничего уже не отмечали, только дядя мой, папин брат, в гости зашел.
Прошел месяц, наступил Новый год. Встретили его грустно, тревожно было. В воздухе что-то витало. Нас отпустили к подружкам, дочкам Рейнгольда Берзина. Их родители ушли в гости, а нам разрешили всю ночь не спать. Мы бесились, гадали, а днем уже вернулись домой. Мама нам сказала: «Раз вы всю ночь веселились, то давайте сегодня пораньше заваливайтесь спать». Мы легли, но не успели заснуть, как в дверь позвонили. Через какое-то время отец зашел в комнату и сказал: «Девочки, не волнуйтесь, за мной пришли. Забирают старых оппозиционеров». Это было 1 января 1935 года.
И вот с этого и начался кошмар. Детство наше закончилось. Сначала отец сидел во внутренней тюрьме, мы ходили туда с мамой, стояли в очередях, готовили передачи. В одной из таких очередей, на Кузнецком мосту, мы встретили Надежду Емельянову. Ладно мы, папа ведь оппозиционер был, но она-то откуда в тюремной очереди, ведь в ее доме Ленин прятался. Мама к ней подошла. - Надежда Кондратьевна! Вы что, - говорит, - тут делаете? - Как что? Старика взяли! И сыновей взяли. - А как же вам Надежда Константиновна не помогла? - Да я к ней обращалась. А она мне отвечает: «Надежда Кондратьевна, голубушка, что я могу сделать… Я ведь ничего не могу. Я даже не знаю, какие мне лекарства дают…»