Страница 5 из 16
Если я скажу, что отдавал тогда себе полный отчет в своих мыслях и поступках, то это будет неверно. В такие моменты не рассуждают. Тысяча мыслей вихрем проносится в голове, нервы и воля напрягаются, и человек действует почти бессознательно.
Хорошо, что я действовал правильно. Я забежал далеко влево и пошел на всех парах, срезая корму "Цесаревича".
Я выпустил обе мины и, право, не знаю, которая из них попала.
Но в ту минуту, как комендор нажал кнопку, луч прожектора лег на нас и мы были открыты. На "Цесаревиче" раздался страшный крик, яростная команда, и через две секунды началась стрельба. Первые снаряды чуть было не попали в нас; некоторые перелетали, некоторые не долетали, справа, слева, всюду они шлепались в воду: стоял свист и рев…
Но моя торпеда сделала свое дело: раздался громовой раскат, и высоко поднявшийся вал показал нам, что мы попали в цель. У меня мелькнула мысль, что это, конечно, мой последний удар, так как снаряд за снарядом летели в мой корабль. Ужас! Бак превратился в решето. Вероятно, им хотелось снести мостик и выбить из строя меня и рулевого, но они слишком далеко взяли прицел. Должно быть, эти дураки русские не умеют рассчитывать. Но собственно говоря, и так дело могло бы кончиться плохо, потому что одна граната, приблизительно пятнадцатисантиметрового калибра, попала в правый борт почти около носа немного выше ватерлинии и, не разорвавшись, вылетела с левого борта. Само по себе повреждение было незначительно, но от быстрого хода вода стремительно влилась в отверстие и наполнила всю носовую часть. К счастью, непроницаемая переборка выдержала, и вода не проникла дальше, но все же корабль осел на нос. Снаряд, попавший сзади, причинил больше неприятностей. Граната такого же калибра попала в кормовую рубку, пробила ее и разорвалась у противоположной внутренней переборки. Осколки разбили мачту и убили унтер-офицера и двух комендоров. Взрыв уничтожил ящик артиллерийских снарядов; торпедный аппарат уцелел, но рельс, на котором он двигался, оторвался, и потому он стал негоден. В трубе оказалось бесчисленное количество пробоин как от пуль скорострелок, так и от осколков разорвавшейся гранаты. Некоторые гранаты могли бы окончательно повредить мою правую машину, но, к счастью, попадая в угольные ящики, они разрывались там, не принося особенного вреда. Мы изо всех сил уходили от "Цесаревича", наше судно оседало на нос, и волны, заливая при быстром ходе бак, еще больше погружали его в воду. Задняя переборка носового отделения начала поддаваться напору воды, и я убедился, что не могу идти с прежней скоростью. Кроме того, при подобном положении судна не было возможности управлять рулем. К счастью, помпа и рукава лежали на палубе, и я приказал быстрее накачать воду в кормовое отделение. Корабль сильно погрузился в воду, но крена не было, и винт не поднимался над водой.
Пока я уходил от "Цесаревича", освещение рейда продолжалось. Передо мной то и дело вырисовывались наши суда в лучах прожекторов. Но по тому, как управляли этими лучами, было видно, что русские в этом деле очень неопытны. Они действовали крайне неудачно, освещали друг друга и даже собственные миноноски. Только раз удалось им поймать меня прожектором с "Цесаревича", и то, что они не разбили меня в пух и прах, объясняется тем, что они, очевидно, мало упражнялись в ночной стрельбе. Я не думаю, чтобы это произошло от волнения: страха они также не знают и стреляют в дневное время, насколько это в их силах, хорошо и куда им приказано.
В конце концов, как и почему-не знаю и не могу дать себе точного отчета во всем происходящем, но я благополучно проскочил. Может быть, этому помогло именно то состояние невменяемости, в котором, может быть, находился и мой рулевой. Голова моя кружилась от шума, возбуждения и, главным образом, от сотрясения воздуха, происходящего от массы пролетающих тяжелых гранат, и только одна ясная мысль управляла мною: скорей, спасаться! Лишь только мы вышли из-под огня "Цесаревича", я взглянул на компас и скомандовал рулевому направление в открытое море. Этот молодец, не обращая внимания ни на что, ловко справился со своей задачей. Тем временем я поднялся на мостик и только тут заметил, что ранен в плечо. Я позвал лейтенанта, но он лежал с раздробленной ногой, и мне пришлось передать на время командование штурману, которого даже не задело. Матросы, как умели, промыли и забинтовали мою руку, в которой засели кусочки сукна от мундира. Должно быть, в меня попал осколок.
Сидя на мостике, я вдруг заметил вне рейда, довольно далеко вправо, наш сигнал к сбору. Так как я не мог ответить, потому что электрический аппарат вместе с мачтой слетел в море, то пришлось пустить ракету, и мы взяли курс по направлению сигнальных огней. Кроме нас подошли еще два миноносца, недоставало только "Shirakumo", который тонул на моих глазах около "Цесаревича". Когда собралась флотилия, мы пошли очень медленно, так как двое из поврежденных судов не могли идти больше восьми узлов. Флотилия должна была переждать до утра на Эллиотских островах. Идя на близком расстоянии, мы переговаривались о пережитом. Я думаю, что мне повезло больше всех: остальные загнали свои мины в предохранительные сетки, причем ножницы не подействовали.
Только "Inatsuma" так же, как и я, вовремя заметил предохранительные сети с бортов, снял ножницы и запустил торпеду в незащищенную носовую часть "Ретвизана". Командующий флотилией выпустил все свои мины и видел, как "Паллада", сильно накренившись, уходила во внутреннюю гавань. Я, конечно, не воображал, что она пойдет ко дну, но все же это известие меня разочаровало. "Цесаревич" и "Ретвизан" не были ранены насмерть, но все же я попортил "царскому сыну" винт и руль, а исправление их отнимет много времени.
Если "Ретвизану" сделали брешь в носовой части, то это тоже не шутка. Командир флотилии видел, что он накренился вперед, а док в Порт-Артуре для линейных судов мал.
Очевидно, русские растерялись, иначе они бы преследовали нас, и какой-нибудь один быстроходный крейсер мог бы легко догнать нашу медленно ползущую флотилию и легко ее потопить.
Броненосец "Асахи".
По дороге к Эллиотским островам мы получили сигнал от командующего флотом. Командующий флотилией ответил, что мы сделали атаку, повредили торпедами три русских судна и потеряли одну миноноску. Остальные, хотя и сильно повреждены, еще могут идти. Несколько человек ранено и один командир убит. По ответному сигналу мы узнали, что с нами говорил сам адмирал Того и приказал нам подойти к флагману. Ветер стих, море было гладко, как зеркало, так что мы благополучно добрались до флагманского корабля, приготовили раненых для перенесения в лазареты, а доктору, единственному на всю флотилию, пришлось много поработать в эту ночь. Когда мы поравнялись с "Асахи", раздались крики "банзай", но лично меня они мало радовали, я был слишком утомлен и разбит. Адмирал Того со штабом посетил все суда, выразил нам свою признательность, похвалил особенно раненых и не держался, как обыкновенно, свысока с офицерами. Со мной он беседовал особенно долго, так как только я один видел гибель "SMrakumo". Я выразил мнение, что, если бы ножницы действовали, то все три русских корабля пошли бы ко дну, так как в сетях "Цесаревича" я своими глазами видел четыре торпеды. Объяснение мое, хотя и понравилось адмиралу, но не очень его порадовало. Это неутешительно и на будущее время, так как удары в нос и корму редко бывают возможны. Чтобы дать нам отдохнуть, адмирал приказал двум небольшим крейсерам взять нас на буксир и идти к самому северному из островов Миаутау, так как заночевать в открытом море в случае перемены погоды было все же небезопасно. Сказано – сделано. Крейсера впряглись, и мы отдыхали, следуя эти несколько часов пути по неподвижному, как зеркало, морю.