Марчук Год демонов

— Давай к зданию ЦК.

— Подъезд перекрыт, я тебя высажу у Дома офицеров.

— Добро.

— Пока, старик, и помни: место главного редактора моей эротической газе­ты пока еще тебе обеспечено, но времени у меня мало.

— Не понял?

— Хочу мир поглядеть. Соблазн велик: неужели все до примитивизма оди­наковы и ничего нового в природе человека нет?

Раньше Любомир с иронией воспринимал друга, а в эту последнюю встре­чу в его филиппиках видел и трезвые мысли. Идущий позади пожилой человек шумно высморкался. Любомир оглянулся и узнал своего университетского про­фессора. Ускорил шаг, до противного не хотелось выдавать себя и о чем-либо говорить с добродушным старичком. Отупение, отстранение от мира, что ли, не мог понять. Уже неделю он не звонил и Олесе.

Хлопоты обрушились на нее лавиной. Шла первая волна гриппа. Как назло, на ее участок приходилось пятьдесят процентов больных детей. До десяти-пятнадцати больных принимала она в поликлинике да еще столько же навещала на дому. А тут еще занемог и Август. Десять дней он лежал в боль­нице. Обострилась язвенная болезнь. «Уж не знаю, не мои ли грехи падают неприятностями на семью», — подумала она, с особенной заботой ухаживая за мужем. Успевала, находила свободную минутку, привозила ему домашнюю пищу, сидела рядом в больничном холле у огромного фикуса. «Грешно ведь вдруг так оставить его и уйти к Любомиру? Ведь грешно. Господи, за что мне такая сладкая мука послана?»

Август, напуганный болезнью, — ему все мерещилось, что хворь его пере­рождается в рак, — пригорюнился, позабыв свою чванливость, потянулся к жене.

— Ты устаешь, вижу. Вот выпишусь... помогать буду. Все. Отныне чтобы картошку из магазина не носила. Ты хотела норковую шапочку. Мне там пре­миальные идут. Купишь.

— Да где ее теперь найдешь? Когда они в продаже свободно лежали, денег не было, а теперь их с огнем не сыщешь.

— Купи на рынке шерстяной платок.

Она сочувственно улыбалась. Очень редко в эти дни возвращалась мысля­ми к Любомиру. Подумала невзначай: «Если бы не встречались, не звонил вот так месяц, два... смогла бы забыть? Наверное, да».

Но вот он звонил на работу, и она, позабыв обо всем на свете, с учащенным сердцебиением начинала жить ожиданием сладкой неги, удивляясь, что, оказы­вается, ничто в ее душе не умерло, а только притаилось на время.

До выборов оставался месяц. Николай Иванович садился у «Детского мира» на трамвай и полчаса ехал в район Серебрянки, еще пять минут шел к крыльцу большого универсама. Часа два присматривался, «прицеливался» и рискнул в одиночку агитировать избирателей не голосовать за его обидчика. Метрах в двадцати от него, за столиком у рекламного щита молодые люди (оче­видно, студенты) из группы поддержки ректора раздавали прохожим листки с биографией и программой своего шефа. К тихому протесту Николая Ивановича мало кто прислушивался. Чудак? Юродивый? Бывший зек? Не понимали, кто он и чего конкретно хочет.

— Кончай, старик, горло надрывать. Все равно гады партийные победят. Пойдем пивка попьем, — уговаривал Барыкина человек средних лет в летней кепке (зимой) и ветхом пальтишке. Постояли минуту около Николая Ивановича две домохозяйки, послушали, в знак согласия закивали головами и удалились. Может, и не слушали, а передохнули, поставив к ногам по две больших сумки с провизией.

Злобин «пускал пыль в глаза». Снабжение универсама улучшилось на гла­зах.

Николай Иванович протоптался на одном месте часа три. Начинало смер­каться. Он замерз. Не рассчитал. Надо было ехать все же в валенках. Утреннее солнце ранней весны обманчиво. На следующий день оделся по-северному. Митинговать пришлось недолго. Трое подвыпивших парней нагло турнули его с крыльца, едва удержался на ногах, не упал. Перед этим один из них больно ударил под дых. Зародилось сомнение: а не подосланы ли они группой под­держки? Выяснять отношения не было сил и желания. С головной болью он с трудом добрался домой в переполненном трамвае. Жить не хотелось, но и умирать было рано. Он составил лаконичное обращение с доказательной кри­тикой в адрес кандидата в депутаты, заключив крик души словами: «Если вы проголосуете за К. П. Злобина, вы совершите ошибку, вы откроете дорогу к власти карьеристу, приспособленцу и аморальному человеку, для которого не существует суда совести. Подумайте!»

Весь вечер он стучал на пишущей машинке как одержимый, словно пред­чувствовал, что опаздывает. Нездоровый был у него сон, неглубокий, беспокой­ный, раза три просыпался, глядел на будильник — скоро ли утро? Так ему не терпелось вернуться к универсаму и действовать!

Выехал раненько. Спешил опустить свои листки в почтовые ящики изби­рателей до утренней почты. К девяти часам обошел домов десять и, казалось, не устал. Слегка болела голова да ныла старая рана в бедре. В задубелых от утреннего холода руках оставалось еще пять экземпляров его послания. Девя­тиэтажный дом стоял в глубине двора. Ему очень хотелось, чтобы оставшиеся пять листков попали в почтовые ящики и этого огромного дома. Может, тот, кто прочтет, передаст другому. Только теперь, на полдороге к дому, он почув­ствовал, что страшно устал. Движению мешало все: тяжелая обувь, шарф пере­хватывал дыхание, кожушок сковывал руки, шапка сжимала голову... к тому же мокрый снег слепил глаза. Он успел опустить один листок. Дошел-таки до цели. В безлюдном подъезде почувствовал вдруг острую боль за грудиной... Он осел у почтовых ящиков и уже не смог самостоятельно подняться. На его беду долго, минут пятнадцать, никто не входил и не выходил из подъезда. Пробежа­ли двое ребятишек и не обратили внимания — может, пьяный лежит.

Обнаружила его в беспамятстве почтальонша. Позвонила в квартиру на первом этаже, и они со старушкой-пенсионеркой вызвали «скорую помощь». Увы, «завести» его остановившееся сердце старательному молодому реанима­тору было не под силу.

Через два дня Николая Ивановича Барыкина хоронили за казенный счет силами домоуправления. Дочь приехала за час до последнего прощания, а вторая жена, сославшись на недомогание и высокую температуру, вовсе не пришла. Секретарь парторганизации договорился с военкоматом, и по просьбе последнего выделили в помощь солдат, которые не только вынесли гроб, но и произвели над могилой оружейный салют.

Любомир узнал о смерти Н. И. Барыкина из короткого некролога-соболез­нования в газете «Вечерний Минск». Первая реакция: «Может, однофамилец?» Вечером, с трудом различив цифры (он зачеркнул номер телефона) в запис­ной книжке, позвонил. В квартире покойного засиделись дочь, племянница и соседка. Не представляясь, Горич поинтересовался Николаем Ивановичем. Ему подтвердили, что Николая Ивановича похоронили, больше ни о чем он не стал расспрашивать. Камелия включила телевизор, и по странному стечению обстоятельств с экрана зазвучала его любимая увертюра из оперетты Штрауса «Летучая мышь». Стыда, что не исполнил долг перед Николаем Ивановичем, не чувствовал. Эхо слабенького звоночка совестливости едва доносилось до его души. Любомир все еще не мог выйти из восторженного состояния, с кото­рым воротился из совместной поездки с Иваном Митрофановичем. Выступил Любомир перед огромной аудиторией просто блестяще, очень убедительно и эмоционально живописал трудовые и человеческие качества будущего депу­тата. Представил Горностая как жертву, а не соучастника застойной системы. Растрогал своим выступлением Ивана Митрофановича:

— Умница. Я ведь вышел из простого народа, как я могу быть ему врагом. Плоть от плоти. Надо, надо противостоять желтой прессе. Нет безгрешных людей. Лидер тот, кто, впитав горький опыт истории, не повторит ошибок. Это мое кредо.

Лучи чужой славы, оказывается, тоже греют. Уже на второй план отходит роль Горностая в уничтожении Барыкина. Все помаленьку забывается. Смерть облегчила груз ответственности. Позабыть бы все поскорее. Хотелось больше времени проводить с Олесей. Как долго они не виделись, как соскучились. Он забывал прикосновение ее губ, доверительно-добродушный взгляд, бело­зубую улыбку. И эти постоянные при встрече приятные ему слова: «Может, вы, сударь, разлюбили меня? Я вам наскучила?» — «Нет, сударыня, и еще раз нет! — поглаживая ее густые пепельные волосы, отвечал он. — Я утомлен предвыборной кампанией и безучастен к простой жизни. Вы мой праздник, мое вдохновение».