Страница 46 из 48
— С машиной поможем. С квартирой сложнее. Будем прорабатывать. Как ты себя чувствуешь?
— Дел невпроворот. И время, и силы — все отдаю предстоящим выборам.
— Моя помощь в чем заключается?
— Через своих людей в избирательной комиссии определи мою кандидатуру в спокойный территориально-избирательный округ. Только чтобы не было конкурента из священнослужителей. Наш народ наивен, думает, что попы смогут накормить его. Казна государственная будет чахнуть, а ихняя богатеть.
И вроде протестовать грешно, к любви зовут, к смирению, к обузданию греховных страстей. Вот ведь хитро — и народного контроля нет, никто не в силах проверить эффективность их программ. Они были гонимы, по ним соскучились, мы набили оскомину, потому во всех округах попы победят. Так что уволь меня от соперничества с ними, остальное беру на себя.
«Свои люди» подобрали Злобину округ в районе автомобильного завода. Округ, в котором были расположены два общежития института, два ресторана, восемь магазинов, общежития кооперативного техникума, устраивал ректора. Группа поддержки, возглавляемая преданным Дорофеенко, широким фронтом наперегонки кинулась агитировать слои населения за своего кандидата, который в случае избрания обещал наконец-то всем счастливую и бесхлопотную жизнь. Компьютерная и множительная техника института работала без выходных. Листками-воззваниями, обращениями к избирателям, биографией с огромным портретом, программами кандидата засеяли не только округ, а почитай, полгорода.
Барыкин вдумчиво, как он привык делать все, знакомился с программами.
«Хозрасчет без демократии — утопия! Голосуйте за К. П. Злобина. Известный экономист, профессор, лауреат Государственной премии, ректор института знает, как безболезненно для рабочих и интеллигенции перевести экономику на рыночные отношения».
Лавируя, соглашаясь с диаметрально противоположными определениями, Злобин, умело варьируя тезисы в зависимости от обстановки и аудитории, убийственно критиковал линию партии, обещал восстать против привилегий партийных боссов. Это всегда проходило под аплодисменты. Как правило, возгласы одобрения вызывало и это: «Без демократизации политической структуры некому будет отнять власть у бюрократов и перестройка неизбежно закончится новым застоем!»
Злобин умел чувствовать аудиторию, не робея, не колеблясь, быстро находил с нею общий язык. Диктовала атмосфера — он призывал: «КПСС — в равные условия», а ветеранам, пенсионерам бросал клич: «Не позволим шельмовать КПСС!» Он обещал оставить половину заработанной валюты у предприятий, студентам обещал повысить стипендию вдвое. Не забывал подчеркнуть, что он будет требовать полной хозяйственной самостоятельности предприятий. Злобин входил в раж. Вся семья жила ожиданием выборов, дочь и жена поочередно дежурили у телефона. Квартира превратилась в еще один штаб кандидата. Вскоре на предвыборных щитах появились и первые портреты конкурента Злобина. С иезуитским спокойствием Дорофеенко на собственной машине проехал по вечерним улицам и левой рукою начертал на портретах соперника своего шефа одно-два убийственных слова: «Болтун», «Пьяница», «Агент КГБ», «Антисемит». Писал на тех плакатах, которые не смог сорвать. Два райкома партии поддержали кандидатуру ректора. Начинающие только осознавать всю трагедию афганской авантюры, воины-интернационалисты, пригретые райкомом и военкоматом, выступили со своим обращением в поддержку ректора: «Мы, воины-интернационалисты, хорошо знаем вклад тов. Злобина К. П. в развитие нашего движения, увековечивания памяти наших товарищей, борьбу за права инвалидов и семей погибших. Мы поддерживаем его кандидатуру в народные депутаты. Призываем отдать свои голоса за К. П. Злобина, который достойно представит и защитит наши интересы».
Константину Петровичу приснился вещий сон: будто он на белом коне въезжает в актовый зал своего института. Предчувствия были самые светлые и омрачились только однажды: когда Дорофеенко доложил, что не к месту и невовремя всплыл у избирательных участков Барыкин.
Иван Митрофанович, наоборот, решил пролезть в депутаты без шума и показухи, тихо и незаметно. У Горностая не было злобинской уверенности. Просыпался среди ночи в холодном поту: а вдруг, негодник, не глядя на подаренную машину, возьмет да и не снимет свою кандидатуру? Председатель избирательной комиссии и тот клятвенно успокаивал: «Снимет! Не сомневайтесь!» Чванливый провинциал уповал на высокий чин Горностая, веруя, что тот поможет разом решить все проблемы.
Он угодливо раскрыл и тайну выборов:
— Мы, Иван Митрофанович, в кабинах положим только карандаши. Пущай вычеркивают, потешаются. А мы, актив, заинтересованный в вашем избрании, резинкою сотрем. Гарантируем необходимое количество голосов.
Идея понравилась Горностаю, и он поделился ею со Злобиным, на что ректор не без улыбки ответил, что эту методу он подсказал председателю комиссии. И они оба остались довольны друг другом. Подсознательный страх, нечистоплотность, подлог еще больше сблизили их. Решительность, надменность и самоуверенность больше были присущи Злобину.
За два месяца до выборов Любомиру позвонил Барыкин и, все еще надеясь, что корреспондент не оставил дело ректора, сообщил, что в институт зачислен студентом племянник Дорофеенко по чужому аттестату и чужой характеристике.
— Это свежий факт и веская улика. Будем думать. Пока с этой избирательной кампанией до всего руки не доходят.
— Так в том-то все дело, что ректор рвется в депутаты! — не выдержал Николай Иванович.
— Неужели? Я и не знал, — признался Любомир.
— Вмешайтесь в это дело. Самоубийство допускать таких людей к власти. Это будет похлеще итальянской масонской ложи.
— Будем думать. Спасибо, что предупредили.
Факт этот уже не возымел прежнего действия на воинственную натуру Любомира. Нечто подобное когда-то исследовал Вовик Лапша, и Любомир надолго запомнил не возымевший силы фельетон. Вовик крыл матом всех. Ему хотелось насолить ректору, проректору, но все осталось за семью печатями и почти безнаказанным. Виновны члены приемной комиссии, приглашенные на время сдачи экзаменов педагоги со стороны. И в коридорах власти тихо погасили конфликт.
Он давно не виделся с Вовиком и потребности во встрече не чувствовал. Вовик заметил одиноко стоявшего на троллейбусной остановке Горича и забрал его в свою старенькую, но от того не менее престижную «Хонду».
— Старик, ты пехом? Уволился из газеты?
— Пока нет. Наша машина на ремонте.
— А... Я свою не жалею. Гоняю и зимой, и летом. Мне тебя по-человечески жаль. Не знаю, чем ты живешь?
— Как ты учил, любовью.
— Отлично. Я для себя сделал открытие: любовь управляема страстью, а страсть недолговечна. Меня с одной хватает на год, и адью — без слез и сантиментов. Зажигай сердце новым увлечением.
— Не все такие любвеобильные.
— Приходи в мой центр. У нас уже готовы разработки в этом направлении.
— Я немножко другой. Доверяюсь природе. Не хочу, чтобы кто-то вмешивался и направлял мои эмоции, корректировал их.
— Чудак. Мы помогаем природе.
— Не уговаривай. Тайна двоих — это священная тайна, тут меня не переубедишь. Всякое вмешательство — от демона.
— Да ты на себя давно в зеркало глядел? Какой ты ангел? Твой портрет пора в роддоме вешать. Глядя на него, женщины скорее будут рожать, от страха.
— Остроумно. Разве не способен кто-то, кроме самого человека и Бога, вернуть его назад, в ангельское состояние?
— Заумно вещаешь. Я тебе подскажу другой путь. Начни с того, что сперва выйди из партии, ты сразу почувствуешь облегчение.
— Для меня последние года три уже роли не играет, в партии я или нет.
— Выйди. Конформизм — явление положительное, но он не может длиться бесконечно, до пенсии. Выбирать надо из трех зол и всегда помнить, что бомба убивает не только царя, но и мальчика с корзиной.
— Из каких?
— Пожалуйста. Раньше, в старину, обществом правили три С — Сенат, Синод и Синагога. А сегодня тоже три С — Свободноконвертируемая валюта, Секс и Синагога. Лови момент удачи, ориентируйся среди этих направлений. Куда тебе?