Посредник

Миллер вышел из-за стола. Глаза его сверкнули.

— Не тебе рассуждать тут о морали, молокосос! Молчи лучше. Я тоже этого не хотел, однако все мы предвидели, что и такое может случиться. И ты в том числе, Питер Кобб! Бог тебе судья — но ты тоже об этом знал! Чему быть, того не миновать. Не ты, а я молил Господа о напутствии. Не ты, а я ночи напролет молился на коленях за этого юношу.

Миллер возвысил голос:

— И Господь внял мне, о брат мой; и сказал мне Господь: лучше одному ягненку пойти на заклание, нежели всему стаду погибнуть. Не об участи одного только человека говорим мы, Кобб. Речь идет о спокойствии, о выживании и благоденствии всего народа Америки. И сказал мне Г осподь: быть посему. Богопротивного коммуниста, воссевшего в Вашингтоне, надлежит обуздать — прежде чем он разрушит храм Всевышнего, а храм Всевышнего — это вся наша нация. Возвращайся к себе, Питер Кобб. Возвращайся и перекуй орала на мечи, ибо мы оружием должны защитить свой народ и сокрушить московских антихристов. И держи язык за зубами, Питер Кобб! Не смей рассуждать о морали: так рассудил Господь, такова воля Его — и так Он наставил меня.

Питер Кобб вышел от Миллера совершенно сломленным.

Нелегкий разговор предстоял в тот день и Михаилу Сергеевичу Горбачеву. На длинном столе в комнате для совещаний, занимавшем едва ли не половину помещения, были разложены западные газеты с крупно набранными сенсационными заголовками. Перевод министерства иностранных дел давался на приколотых к статьям листках, фотографии говорили сами за себя.

Не требовала перевода и другая кипа бумаг — донесения посольств и консульств из разных частей света, сообщения собственных корреспондентов, журналистов. Антисоветские демонстрации бурлили даже в странах-сателлитах восточноевропейского блока. Категорические и вполне чистосердечные опровержения Москвы не оказывали ни малейшего действия.

Природный русский, закаленный многолетним опытом партийный аппаратчик, Михаил Горбачев отлично понимал, что такое реальная политика и как она делается. Ему ли было не знать об отделе, учрежденном Кремлем для распространения заведомой дезинформации? Или о целом управлении КГБ, занятом исключительно разжиганием антизападных настроений посредством одурачивания умов тщательно обдуманной ложью или, того хуже, еще более опасной полуправдой? Но в данном случае подобное объяснение выглядело невероятным.

Назначенной встречи Горбачев дожидался с особым нетерпением. Ради нее пришлось отложить намеченную на уик-энд утиную охоту на северных озерах, забыть о вкусе грузинских приправ на свежем воздухе — любимые увлечения генсека в часы отдыха.

Посетитель явился, едва пробило полночь.

Кто-кто, а генеральный секретарь КПСС едва ли мог считать общество председателя КГБ желанной сердцу компанией, однако выражение холодной жестокости, застывшее на лице генерал-полковника Владимира Крючкова, внушало Горбачеву подлинную антипатию.

Да, три года назад он поддержал кандидатуру Крючкова, тогда первого заместителя председателя КГБ, при выдвижении на пост председателя — после того, как удалось отправить в отставку Чебрикова, которого он считал давним своим противником. Выбирать, собственно, не приходилось. Пост должен был занять один из четырех заместителей, и юридическое образование Крючкова показалось достаточно веским доводом в его пользу. С тех пор, однако, генсеку пришлось пересмотреть свое прежнее мнение.

Горбачев отдавал себе отчет в том, что, вероятно, слишком уж увлекся стремлением превратить СССР в «социалистическое правовое государство», в котором безраздельно торжествовал бы закон — по старым кремлевским понятиям, чисто буржуазное измышление. Тогда, в первых числах октября 1988 года, время выдалось жаркое: он неожиданно созвал внеочередной пленум Центрального Комитета и устроил соперникам «ночь длинных ножей». Кое-что в спешке он, видимо, не предусмотрел. Например, упустил некоторые подробности биографии Крючкова.

При Сталине Крючков работал в аппарате государственной прокуратуры: в подобном учреждении людям щепетильным места не оставалось. Был причастен к кровавому подавлению венгерского восстания в 1956 году. В КГБ попал в 1967-м. Именно в Венгрии Крючков встретился с Андроповым, возглавлявшим это ведомство на протяжении пятнадцати лет. Андропов назначил своим преемником Чебрикова. И не кто иной, как Чебриков, вверил Крючкову руководство отделом разведывательной службы за рубежом — Первым главным управлением. Возможно, генеральный секретарь и недооценил силу преемственности.

Генсек вгляделся в лицо Крючкова: высокий выпуклый лоб, седые виски, угрюмо оттянутые вниз углы рта, леденящий взгляд. Горбачеву подумалось вдруг, что вот этот человек может, в конце концов, бросить ему решающий вызов.

Горбачев обошел стол и обменялся с вошедшим сухим, но крепким рукопожатием. Как всегда при разговоре, он пристально смотрел собеседнику в глаза, словно пытаясь уловить признаки неуверенности или неискренности. И, в отличие от большинства своих предшественников, оставался доволен, если ничего подобного не обнаруживал. Жестом он показал на груду бумаг. Генерал молча кивнул. Все это было ему известно, и даже больше. Прямого взгляда Горбачева он избегал.

— Давайте коротко, — сказал Горбачев. — Что они там говорят, мы знаем. Опровержения продолжаем давать. Ложь необходимо разоблачить. Но откуда она взялась? На чем основана?

Крючков брезгливо отодвинул от себя газеты. Когда-то он был резидентом КГБ в Нью-Йорке и продолжал испытывать к Америке ненависть.

— Товарищ генеральный секретарь! Очевидно, печать исходит из отчета британских специалистов, проводивших посмертную экспертизу. Либо отчет преднамеренно искажает факты, либо кому-то понадобилось его подправить в нужном духе. Подозреваю, что воду мутят американцы.

Горбачев вновь обошел стол и сел на свое место. Вопросительно глядя на Крючкова, он спросил медленно, словно затруднялся в подборе слов:

— Скажите… есть ли в этом обвинении, пусть с оговорками… хоть какая-то доля правды?

Владимира Крючкова подобное предположение, казалось, оглушило. Да, в его организации существовал специальный отдел, где разрабатывались и изготовлялись изощренно дьявольские приспособления для убийства, средства устранения неугодных от активной деятельности. Но к происшедшему это никак не относилось. Он наверняка знал, что к спрятанной в поясе Саймона Кормака бомбе вверенное ему ведомство касательства не имело.

— Нет, товарищ генеральный секретарь! — твердо сказал Крючков. — Ни малейшей доли правды в этом обвинении нет.

Г орбачев подался вперед и постучал пальцем по блокноту.

— Этот вопрос необходимо окончательно выяснить, — не терпящим возражений тоном подытожил он. — Делайте что хотите, примите любые меры, но ответ должен быть найден.

Генерал молча кивнул и направился к дверям. Генсек долго смотрел ему вслед. В Нантакетском договоре, само существование которого внезапно оказалось под сомнением, он нуждался гораздо острее, нежели о том подозревали в Белом доме. Без договора перед обороной страны неотвратимо маячил грозный призрак невидимого бомбардировщика «Стеле Б-2». Без договора генсек не мог избавиться от кошмарной необходимости изыскать 300 миллиардов рублей для модернизации системы противовоздушной обороны. Изыскать, пока запасы нефти еще не исчерпаны.

Куинн встретился с тем, кого искал, только на третьи сутки, в невзрачной забегаловке «Монтана» на Оуд-Маннстраат. Это был плотный, коренастый человек с оттопыренными ушами и широким приплюснутым носом боксера. Он сидел у края стойки с мрачным видом. Никто с ним не заговаривал.

В правой руке — кружка пива, в левой — сигарета-самокрутка. На тыльной стороне ладони ясно различался красный паук в центре паутины. Куинн прошелся вдоль стойки, потом сел на стул чуть поодаль.

Сосед бегло оглядел Куинна и отвернулся. Прошло минут десять. Незнакомец скрутил новую сигарету. Куинн дал ему прикурить. Тот молча кивнул, явно не желая вступать в разговор.