Казнь

Ах, скорей бы! И она стала думать о том времени, когда Анохов позовет ее за собою и она разом сбросит с себя ненавистные цепи лжи и притворства. Минутами ей и так казалось, что она не выдержит такой жизни, продлись она еще немного, а тут еще новое осложнение с этими векселями.

XI

Лушка заглянула в кабинет и, отойдя от двери, перекрестилась. С нами крестная сила, что еще будет дальше!..

По просьбе барыни и кондитера Воробьева, к которому она испытывала бурную страсть, Лушка решилась дослужить у Захаровых: быть при квартире и наблюдать за барином. Но каждый раз, заглядывая к нему, она пугалась не на шутку и успокаивала себя только тем, что шла к барынину комоду, шкафам или буфету и выбирала вещь позанятнее для своего будущего очага, у которого она приютится вскоре с Воробьевым.

Вначале Захаров поражал ее своей неподвижностью. Он лежал на диване, как чурбан, не поворачиваясь даже, и, если бы не глубокие вздохи, Лушка приняла бы его за мертвого.

А потом он насмерть напугал ее. Вот уже почти сутки он бегает как полоумный по комнате, говорит сам с собою, машет руками, грозит кому‑то. И не приведи Бог, увидит Лушку, что притаилась за дверью, – конец ей! Лушка крестилась, дрожала и потом как ошалелая бежала в барынину комнату, но через несколько минут любопытство пересиливало страх, и она снова кралась к кабинету.

– Пес, развратник! – исступленно хрипел Захаров и взмахивал своей огромною рукою. – Я не могу простить! Не могу! Кайся!

Он буянил с самого вечера. Лушка увязала изрядный узел, сходила к полковнице и там донесла обо всем своей барыне, снесла узел к кондитеру, вернулась – а он все бегал по комнате и исступленно махал руками.

Но когда на другое утро Лушка увидала его, сидящего у стола и торопливо перебирающего бумаги, сердце ее наполнилось небывалым ужасом.

«Не иначе как перед смертью», – подумала она, взглянув на клочки бумаг, как снег устилавшие пол комнаты. Но скоро она забыла свой страх, увлеченная переборкою барыниных вещей. Держа в руках сорочку с хитрой кокеткою, она собиралась присоединить ее к небольшой кучке отложенных вещей, когда вдруг услышала над собою хриплый голос:

– Слушай!

– Ай! – взвизгнула Лушка и присела на пол. Над нею стоял Захаров; глаза его смотрели куда‑то вдаль, как‑то странно разбегаясь и снова устанавливаясь в одну точку; сам он словно к чему‑то прислушивался и в то же время, не замечая Лушку, говорил ей хриплым шепотом:

– Иди и скажи своей гадине, что все!.. Я решил. Мой суд – и надо мной суд. Я не вернусь сюда больше, а она пусть здесь. Все ее! Я не страшный теперь… Скажи – иду!..

Лушка очнулась от страха, подняла голову и увидела выходящего на улицу барина. Она быстро поднялась и выглянула за ним вслед. Он шел низко опустив голову, о чем‑то рассуждая с собою, потому что махал руками.

– Топиться, вот тебе крест, топиться! – решила Лушка и, бросившись в комнаты, начала брать все, что попало под руку, и торопливо увязывать в узел…

………………………………..

Правительственная машина была запущена в ход. Важные чиновники сидели в своих кабинетах, важно курили папиросы и, судя по неподвижности их тел, вероятно, думали о важных делах; менее важные чиновники собирались кучками, как мухи на сахар, и передавали впечатления от вчерашнего дня; мелкая сошка быстро и неутомимо скрипела перьями, составляя отношения, перебеляя доклады и исписывая ворохи бумаги; а в приемной, изнывая от жары и томления, сидели просители, едва слышным шепотом нарушая торжественную тишину пустынной комнаты, в дверях которой стоял апатичный курьер, лениво позевывая и презрительно, нехотя отвечая на вопросы просителей.

В большой, высокой комнате со стенами, окрашенными масляной краской, за огромным письменным столом сидел Сергей Герасимович Казаринов, а невдалеке от него, за меньшим столом, – его письмоводитель и помощник Алексей Дмитриевич Лапа.

Вот уже неделя, как они все свое время проводили в поисках истины, а попутно и убийцы Дерунова. Лапа только что окончил сонным голосом чтение последних снятых показаний; Казаринов протер очки, зацепил их снова за уши и встал из‑за стола, извиваясь своим тонким станом.

– И все‑таки нет ничего ясного! Показания вдовы убитого, его зятя, прислуги, сослуживцев и – никакого света! Что вы ни говорите, мой прием вернее, не спорьте! (Лапа и не думал спорить, сонно качая головою над бумагами.) Всех по очереди! Убийца Яков Долинин, не качайте головою, я знаю, что не он! Но для начала я подозреваю его, спрашиваю и выясняю истину; далее – Весенин, прислуга, Николай Долинин и Грузов. О, за этого еще надо приняться! – он прошел по комнате и спросил: – Кого сегодня еще вызывали?

– Ивана Кочетова, – ответил Лапа и пояснил: – Лакей Дерунова, угрюмый парень, что вчера подавал нам завтрак.

– Ну, – следователь махнул рукою, – хоть и не спрашивай!

Он обошел стол, сел на место и тяжело вздохнул:

– А председатель торопит, прокурор тоже. Вы того дурака видели, Алексей Дмитриевич?

– А? Что? – проснулся Лапа.

– Зачем вы это всегда переспрашиваете? – раздражился следователь. – Силина, говорю, видели?

– Видел, – лениво ответил Лапа.

– Ну и что же сказали ему?

– Что все нити у вас в руках, что вы заняты установкою фактов – и тогда…

– Так, так, – закивал следователь, – отлично! Так пишут историю! – сказал он и позвонил. – Иван Кочетов здесь? – спросил он сторожа.

– Полчаса уже сидит.

– Веди его!

В комнате появился Иван; он был одет франтовато в парусиновую тройку; цепь с брелоками висела на его жилете, и среди брелоков выделялся огромный костяной череп.

Он угрюмо поклонился и остановился в выжидательной позе, отставив ногу и слегка наклонив голову.

– Подойдите ближе! – сказал Казаринов. Иван нехотя сделал два шага. – Вы Иван Кочетов?

– Я самый!

– Сколько вам лет?

– Двадцать восемь!

– Вы давно служите у Деруновых?

– Десять лет, еще барин поженившись не были.

– Ну – с, отлично! Теперь что вы можете сказать про своего покойного барина? Охарактеризовать его? Что, он добрый был барин, ласковый? – Казаринов поправил на носу очки с синими стеклами.

Тот помялся, потом решительно шагнул к столу, заложив руки за спину, и сказал:

– Хочу одно заявить, что убийца мне доподлинно известен!

Даже Лапа поднял голову и взглянул на Ивана, а Казаринов откинулся к спинке кресла от неожиданности и некоторое время смотрел растерянно. Но следователь не должен ничему удивляться, и Казаринов поспешил принять невозмутимый вид.

– Вы знаете убийцу? – сказал он. – Кто же это?

Иван переступил с ноги на ногу.

– А не кто другой, как господин Долинин Николай Петрович! Потому как они…

Казаринов выразительно взглянул на Лапу, но Лапа сидел опустив глаза; Казаринов кивнул Ивану, и тот, откашлявшись, продолжал:

– Потому нам доподлинно известно, что они, Николай Петрович, допрежь нашего барина любили нашу барыню, а она их. И как они вернулись, то очень серчали. И потом, как наш барин узнал про нашу барыню, то сейчас велел нашей барыне, чтобы им отказ, значит, от дому. Я и письмо носил.

– То есть Дерунов отказал от дому Долинину?

– Так точно, я и письмо носил!

– Ну – с, и потом…

– И сейчас на другой день Николай Петрович к нам не в себе прибежали; барина дома не было, они к барыне и там очень кричали, а потом назад в забытьи…

– Что значит – в забытьи?..

– Вне себя, – пояснил Иван, – бегут это, руками машут и без шляпы по солнцу. Я им вслед смотрю, а они с нашим барином встретились и кулаком на него…

Иван замолчал.

– Ну? – спросил следователь.

– А вечером барина и убили…

Следователь нахмурился.

– Почему же вы думаете, что это он?

– Кто же еще? Я наверное могу сказать, что они. Потому ненависть и, опять, по любви…

– Ну, а знать‑то вы ничего больше не знаете?

Иван обиделся.

– За руки нашего барина не держал, когда они его убивали, – ответил он, – чего еще надо! Я сказал, чтобы, значит, совесть очистить, а там ваше дело.