Медноголовый

Дженкинс поднял саблю, выждал мгновение и рубанул воздух:

— Пли!

Двенадцать сотен пуль свистнули над топкими полями. Пули никого не убили и не ранили, но грохот залпа оповестил обороняющихся в редуте северян о том, что у них в тылу творится нечто неладное. Значит, решили янки, пора делать ноги от перекрёстка Севен-Пайнс, перекрёстка семи сосен. Первой из редута побежала пехота; последними поняли, что дело — швах, пушкари. Старбак видел, как серая волна прихлынула к форту. Грохнуло последнее орудие северян, хлестнув по рядам южан картечью, но ощетиненная штыками толпа уже перелилась через выложенные из мешков с песком парапеты, и вдруг поле перед бригадой Мики Дженкинса стало синим от удирающих северян. Янки бросили всё на свете: палатки, пушки, обоз, раненых. Бросили две разбитые фермы рядом с семью искромсанными соснами. Бросили обегрённый кровью редут.

— Бог мой! — Дженкинс меланхолично сплюнул табак прямо на один из взятых в бою северных флагов, — Отличные бегуны эти янки. Резвые.

В сгущающихся сумерках света было достаточно, чтобы торжествующие южане могли вволю порыться в брошенном трофейном добре, но недостаточно, чтобы превратить вырванноую в последний миг победу в окончательный разгром врага. Северян не сбросили в болота. Двумя километрами восточнее перекрёстка их офицеры перехватывали отступающих, на скорую руку переформировывали и приставляли к делу: рыть окопы, валить деревья на засеки. Из тыла подтягивали артиллерию, но никто из серомундирников не спешил бросить вызов спешно возводимому оборонительному рубежу.

Севернее железной дороги фланговая дивизия Лонгстрита тщетно штурмовала по пояс в болоте позиции артиллерии, усиленной пехотой, подходящей из-за реки. Янки щедро угощали наступающих пулями, картечью и шрапнелью. Боевой клич южан стих, настиск ослабел. Убитые и раненые мгновенно скрывались в вязкой трясине, оставляя на поверхности кровавые пузыри.

Генерал Джонстон с горечью смотрел на то, как разбиваются его последние надежды о неожиданно крепкую оборону янки. Обзор с пригорка, куда он поднялся верхом, открывался отличный. Поле битвы тронул багрянец лучей пробившегося сквозь тучи и пороховой дым закатного солнца. Пули пролетали над седой макушкой генерала, сердитыми жуками щёлкая о листву невысокого деревца ирги. Один из адъютантов опасливо втягивал голову в плечи всякий раз, когда свинец пронизывал воздух вблизи него, и это раздражало Джонстона.

— Нечего кланяться пулям! — отчитал он малодушного подчинённого, — Если вы её слышите, она не ваша!

Сам генерал был ранен пять раз на службе в старой армии и знал, о чём говорит. А ещё он знал, что продуманный план, который должен был навсегда вписать его имя на скрижали истории, провалился. И кто-то просто обязан был за это ответить.

— Хьюджер объявился? — спросил Джонстон, но вместо ответа окружающие сконфуженно прятали глаза.

Хьюджер исчез так же бесследно, как до того Лонгстрит, но если Лонгстрит в конце концов вынырнул из неизвестности, вступил в бой, то Хьюджер, казалось, утонул в топях вместе со всей дивизией.

— Кто отвозил Хьюджеру приказы? — осведомился Джонстон.

— Я уже докладывал вам, сэр. — торопливо сказал Мортон, — Молодой Фальконер.

Джонстон повернулся к Адаму:

— Хьюджер понял, что от него требуется?

— Кажется, да, сэр.

— Кажется? Что значит «кажется»? Понял или нет? Вопросы задавал?

— Да, сэр. — Адам почувствовал, что краснеет.

— Какие?

— Ну… — осторожно начал Адам, скрывая нервозность, — Он спрашивал насчёт войск, которые должен был передать под начало генерала Лонгстрита, сэр.

Джонстон сдвинул брови:

— А насчёт наступления?

— Нет, сэр.

— Ладно, завтра соберём всех в одном помещении… И Лонгстрита, и Хьюджера. Выясним, кто заварил эту кашу, и я клянусь вам, что этот сукин сын пожалеет о том, что родился. Так, Мортон?

— Точно так, сэр.

— И я хочу, чтобы все развозившие приказы адъютанты присутствовали.

— Конечно, сэр.

Адам уныло пялился на плывущий над болотами пороховой дым. Теперь, когда было ясно, насколько разъярён Джонстон, вчерашний поступок больше не казался Адаму хитрым и ловким ходом. Никакие ссылки на рассеянность или забывчивость его не спасут.

— Я прикажу его расстрелять! — мстительно пробормотал Джонстон, и Адам вздрогнул, потому что ему показалось, будто генерал замахнулся, намереваясь его ударить.

Но генерал махал левой рукой, стараясь сохранить равновесие. Пуля пробила ему правое плечо, едва не выбросив из седла.

Мгновенно побледнев, Джонстон сглотнул и ощупал плечо.

— Ранен, чёрт. — выдохнул он, — Пуля, чтоб её…

— Сэр! — встревожено произнёс Мортон, подъезжая ближе.

— Пустяки, Мортон. Кость не задета. — Джонстон неуклюже, левой рукой, извлёк платок, начал его складывать, чтобы приложить к ране.

Шрапнельный снаряд разорвался у пригорка, и один из осколков, острый, как бритва, угодил Джонстону прямо в грудь, свалив наземь. Генерал коротко вскрикнул, не столько от боли, сколько от удивления. Приближённые соскочили с коней и столпились около командира, суетливо стаскивая с него ремень, кобуры и окровавленный мундир.

— Вы поправитесь, сэр. — скороговоркой пробормотал кто-то, но генерал не слышал. Он потерял сознание.

— Надо доставить его в безопасное место, — принял решение Мортон, глядя на кровь, струящуюся изо рта Джонстона, — Носилки сюда, быстро!

Рядом взорвался ещё один снаряд шрапнели, срубив несколько веток с ирги.

Адам смотрел на то, как солдаты грузят на носилки своего командующего. Глаза Джонстона были закрыты, кожа бела, как мел, дыхание прерывисто. Смотрел, а внутри всё пело. Повезло, дьявольски повезло! Некому завтра будет проводить дознание. Некому!

А пушки не умолкали. Солнце спряталось за тучи. Раненые с бульканьем уходили под воду, живые скусывали патроны, заряжали и палили. Пламя выстрелов яркими звёздами вспыхивало в сумерках, пока тьма окончательно не победила день. Тогда гром оружия стих, и тишину между Уайт-Оук-Суомп и городом нарушали только стоны умирающих.

В затянутом облаками небе не было ни проблеска света, но на земле загорались костры и фонари. Солдаты молились. Завтра, вне всякого сомнения, битва вспыхнет вновь, как вспыхивает костёр из тлеющих под пеплом углей под дуновением ветерка, но сейчас, в сырой мгле, где раненые тщетно взывали о помощи, две армии отдыхали.

Следующим утром, в воскресенье, сражение возобновились. Южане, ведомые сменившим Джонстона генералом Смитом, нажимали на главном направлении, но северяне подтянули подкрепления с северного берега Чикахомини и стояли насмерть. К полудню оба войска вымотались в атаках и контратаках. Южане, не видя смысла в удержании отбитой накануне развилки, отступили, и торжествующие янки вновь заняли перекрёсток у семи изувеченных сосен.

Рабочие команды рубили деревья и складывали костры, сжигая лошадиные трупы. От жара сухожилия ссыхались, и казалось, что мёртвые животные вскачь несутся по невидимой дороге прямиком на тот свет. Раненых бойцов доставили в полевые лазареты или (у южан) грузили на телеги, чтобы везти в Ричмонд. Северяне стаскивали мёртвых в неглубокие могилы (глубокие вырыть мешала общая усталость), южане, опять же, складывали тела на возы для доставки на ричмондские кладбища. Повозки, визжа осями, катили по улицам столицы, где на их жуткий груз в ужасе взирали женщины и дети.

Янки праздновали. Им достался в трофеи двухэтажный омнибус, возивший на вокзалы постояльцев гостиницы «Иксчейндж-хотел». Громоздкий экипаж реквизировали под санитарную повозку, но он завяз в грязи, и возиться с ним южане не стали. Северяне притянули омнибус в свой лагерь, приглашая по пути всех желающих на прогулку по Ричмонду.

— Два цента билет! Следующая остановка — столица мятежников! — хохоча, орали они.

Битву янки считали своей безусловной победой. А как иначе? Разве они не отразили натиск превосходящих числом врагов? И когда больной, слабый, мучимый лихорадкой МакКлеллан явился на поле брани верхом, его чествовали, как героя, а музыканты нью-йоркского полка заиграли президентский марш «Славься, наш вождь». Генерал даже нашёл в себе силы произнести речь, но говорил так тихо, что слова разобрали только те, кто стоял близко. Вчерашнее наступление, говорил командующий, не более чем конвульсии агонизирующего зверя, и скоро он, МакКлеллан поведёт их, своих храбрецов, нанести издыхающей гадине раскола последний удар.