Гамак из паутины

Роман с едва заметной снисходительностью взглянул на него и хмыкнул:

— Сам-то как думаешь?

Петр загорелся:

— Я так думаю: его мертвого выкинули из машины!

— Ну, мудрец, — вновь хмыкнул Вязьмикин, — он же был живой, когда ребята из медвытрезвителя его подняли.

— Ладно, пусть не мертвого, а раненого, какая разница?!

— Про тапок забыл? — победно глянул на своего молодого коллегу Роман. — Скорее всего, потерпевший с поезда за какими-нибудь беляшами побежал, он же в трико был и рубашке, да еще и тапочки — стандартная одежда пассажиров. Кстати, в это время несколько поездов проходило.

— Тихо, ребята! — вмешался я. — Петр, если ты считаешь, что погибшего привезли на машине, объясни, почему выбрано такое людное место? Все-таки стоянка такси, вокзал… Не слишком ли рискованно? — Я повернулся к Вязьмикину. — А ты мне скажи, пожалуйста, когда это на привокзальной площади в два часа ночи торговали беляшами? А?

Роман задумчиво потеребил ус и ответил:

— Может, и не за беляшами, мало ли зачем? Ты сам, Николай, говорил, что у погибшего на пальце белая полоска от перстня, да и денег у него не обнаружено. Натуральный разбой! Представь, выбегает пассажир из поезда. В тапочках, в трико, в рубашонке, в руке гаманок зажал… Видит его какой-нибудь Нудненко-Чудненко и за ним…

— …В том гаманке — три тысячи, — закончил я за него.

Свиркин хихикнул. Роман дернул себя за ус и спрятался в тени сейфа. Воспользовавшись его молчанием, Петр вскочил.

— Может, погибший левачил? Привез кого-нибудь на вокзал, а тот его и убил, на перстень позарился или на машину.

— Или он тут рядом живет, вот и вышел в тапочках погулять, — не высовываясь из-за сейфа, подал голос Вязьмикин.

— Где же второй тапочек? — в раздумье произнес Петр.

«Действительно», — подумал я и набрал номер телефона.

— Ой, вы знаете, я боюсь его беспокоить, — выслушав мою просьбу, тихо ответила медсестра и, еще более понизив голос, добавила: — Он спит.

— Будите, будите, не бойтесь, — настоял я на своем и через минуту-две услышал в трубке недовольное сопение.

— Я понимаю, — сонным голосом, но в обычной своей манере, произнес Стеганое, — что мы расстались очень давно, что ты соскучился и жаждешь общения со мной… Но не мог бы ты позвонить мне вечерком… домой?

— Не сердись, Саша, посмотри у себя, может, у вас тапочек с ноги погибшего завалился?

— Слушай, старик, какие тапочки? Кто из нас спит?

Ты или я? Он же был в носках! Ты же сам зафиксировал это в протоколе, а Верочка и Анечка подписали. В носках! Повторяю по буквам: Николай, Осел, Слон, Корова…

Абезьян…

— Погоди, — перебил я, — посмотри, может, он в самом деле валяется где-нибудь на полу?

— У нас ничего не валяется! — возмутился Сашка. — В чем сдали, в том и приняли! Понял?! Звони как соскучишься…

Прерывистый зуммер возвестил о конце беседы.

— Ну что, нет второго тапочка? — догадался Роман. — Тогда мы побежали…

Свиркин открыл дверь и столкнулся со Снегиревым.

— Опер УР — вечно хмур! — поддел тот молодого оперативника.

— Нам некогда веселиться, — вступился за него Вязьмикин. — Это ОБХСС себе преступников выискивает, а мы их разыскиваем, нас за каждое нераскрытое преступление бьют.

Семен не успел ничего ответить, как аккуратно был отстранен плечом Романа.

— Вот черти, — пробурчал он, усаживаясь к окну, а затем задумчиво произнес: — Мне кажется, я где-то видел погибшего. Определенно видел. И совсем недавно…

Такого поворота я не ожидал и, не решаясь что-либо сказать, затаил дыхание. Семен словно нарочно не торопился и, устремив глаза в потолок, размеренно продолжал свои размышления:

— Где же я его видел? Так, так, так… Видел я его не раз… Значит, работал в одной из организаций, которые я курирую… Где? В фотообъединении? Нет… Вспомнил! — Снегирев поднял вверх указательный палец.

— Ну-у?! — выдохнул я.

— Дай сигарету.

Я быстро достал пачку и передал ему. Семен закурил и, выпустив струю дыма, небрежно бросил:

— На барахолке.

— Что, на барахолке?

— Видел его.

Забрав из рук Снегирева сигареты, я прикурил и разочарованно протянул:

— Знаешь ли, это все равно, что ты видел бы его в центре города… На вещевой рынок люди приезжают каждый выходной… Ни фамилии, ни адреса ты не знаешь, и узнать это практически невозможно…

— Это как сказать, — добродушно улыбнулся Семен.

— Ты можешь установить личность убитого? — недоверчиво покосился я.

Он с хитрецой взглянул на меня:

— Объясняю как другу. Погибший в джинсовом ряду крутился, было видно, что он там свой человек: здоровался со многими, по плечам похлопывал, беседовал. Правда, сам не торговал и не покупал, но…

— Надо туда ехать! Сегодня же воскресенье, иначе потеряем целую неделю!

— Что ты?! — вскинулся Семен. — Скоро конец дежурства, мне тещу с супругой на дачу везти, а с тобой поедешь на весь день!

— Какой день? Только туда и обратно, а потом вези свою тещу, — я постарался как можно увереннее взглянуть на него, хотя понимал, что «туда» и «обратно» не получится, но, увидев голубые наигранно-доверчивые глаза, рассмеялся и умоляюще произнес:

— Выручай, Семен, а?.. как я без тебя узнаю личность убитого?

— Николай, ведь дела об убийствах расследуются прокуратурой, — слабо попробовал сопротивляться он.

Я укоризненно посмотрел на него:

— Конечно, в понедельник материалы будут у следователя прокуратуры, но ты же прекрасно понимаешь, ничто не заменит поиска по горячим следам. Именно сегодня надо попытаться выжать из дела все возможное.

Семен глубоко вздохнул:

— Как ты насчет кофе?

08 часов 11 минут

«Запорожец» Снегирева, лавируя между машинами и людьми, приближался к вещевому рынку. Чем ближе к «толкучке», тем теснее становился поток автотранспорта, гуще толпа, бредущая по обочине.

— Илья Репин, «Красный ход в Курской губернии», — прокомментировал Снегирев, останавливая машину возле служебного входа.

На территории рынка было вообще не пробиться. От магнитофонно-пластового ряда веяло духом дореволюционной Одессы, смесью рока, диско, цыганщины и еще черт знает чего. Молодые люди, похожие друг на друга, в синей «фирменной» униформе напоминали бы воинское подразделение после команды «разойдись!», если бы не надменные, пренебрежительные лица, да не тяжелые мешки на помятых физиономиях. Они не зазывали покупателей, истошно крича, как торговцы с восточных базаров, а с безразличным видом демонстрировали «последние» пласты, упоминая при этом такие цены, от которых у сердобольных мамаш перехватывало дыхание, и мамаши тянули подальше своих упирающихся, словно молоденькие бычки, сыночков. Сыночки, старательно изображая на розовых, безусых лицах равнодушие, перетягивали родительниц к «джинсовому» ряду, где с «Монтаной» и «Леви» наперевес прохаживались все те же молодые в униформе, да вертелись их одинаковолицые спутницы. И здесь в ходу были такие цифры!.. Немного в стороне небритые мужики предлагали краны, ножовки, кисти, валики для наката с изображением огромных виноградных листьев. На земле красовались давно забытые госторговлей гипсовые собаки и кошки с прорезью для монет. Гипсовое зверье таращилось на всю эту сутолоку, а людское море двигалось, шумело, волновалось, перекатывая людей, как мелкий галечник, и порой выплескивая из своих глубин субъектов, довольно любопытных.

Сделав глубокий вдох, Семен, как опытный пловец, отважно бросился в буруны этого моря, успев крикнуть:

— Жди меня в комнате милиции, я скоро вернусь!

Вернулся он, правда, не очень скоро, но довольный собой.

— Лыков Владислав, — выпалил он, — я кое с кем переговорил, кое-кого порасспросил. Жалко, что я этим Владиком раньше не занялся.

— Адрес его узнал?

— Нет, но это не проблема, — ответил Снегирев и, помявшись, добавил: — Но самое любопытное, что на нашего покойничка, кроме Лыкова, по приметам еще один здешний завсегдатай похож, только фамилию его никто не знает, или говорить не хотят.