Страница 46 из 57
– Александр Христофорович, я тут краем уха слышал о… хм… как бы выразиться… о довольно своеобразном отношении императора к пленным.
– Есть такое, а что?
– Не могли бы вы оказать любезность и… э-э-э…
– Забрать англичан?
– Да!
– А сами? Государь ясно дал понять – любой иностранец, вступивший на русскую землю с оружием в руках, должен быть уничтожен. Исключение составляют только сдавшиеся добровольно!
– Позвольте, Александр Христофорович, но эти тоже сдались сами.
– После того, как весь полк был уничтожен?
– Ну и что? Не вижу разницы.
Бенкендорф прищурился и медленно процедил сквозь зубы:
– А вы спросите у государя Павла Петровича, потерявшего двух сыновей в этой, заметьте, необъявленной войне… Да, спросите – есть ли разница? Или, если желаете, ответ можно найти ближе.
– Где?
– Хотя бы у него! – полковник указал на пробегавшего по двору Миньку Нечихаева. – Его отца так и не нашли?
– Нашли… – буркнул Борчугов и отвернулся. – Только ему не сказали… изрублен страшно.
– А вы говорите.
– Да, говорю! – произнёс генерал с вызовом в голосе. – То, что у мальчика погибли родители, ровным счётом ничего не меняет. Императорским распоряжением мой полк обязан принять на воспитание пятьдесят сирот, но это не значит, что я должен вырастить из них палачей!
– Под последними, надо полагать, вы подразумеваете мою дивизию. Господин генерал-майор? Хотите остаться с чистыми руками и незапятнанной репутацией? Не получится!
– Я бы попросил, господин полковник…
Бенкендорф уже не слушал. Отвернулся, бросив через плечо:
– Павел Петрович прав – высокоморальные чистоплюи погубят страну с не меньшим успехом, чем политические проститутки.
Вечер следующего дня.
Минька первый раз в жизни видел, чтобы совершенно пьяный человек не лез драться, не ругался, и не пытался пуститься в пляс. Даже песен, и тех нет. Генерал-майор Борчугов, который конечно же Его Превосходительство, а не Происходительство, даже после второго штофа остался добрым и мягким. Лишь иногда, когда крики ворон, собравшихся попировать у виселиц, становились излишне громкими, по его лицу пробегала едва заметная судорога. И улыбка превращалась в горькую усмешку.
– Привыкай, Миша…
– К чему привыкать-то, Иван Андреевич? – воспитанник получил разрешение в неофициальной обстановке обходиться без чинов, чем с охотой пользовался.
– Мир меняется, и по обыкновенной своей привычке, в худшую сторону, – Борчугов потянулся к штофу. – А привыкать нужно к тому, что завтра он станет ещё хуже.
Мишка пожал плечами, ничего не понимая. О каком ухудшении говорит командир полка, если жизнь стремительно улучшается прямо на глазах? Вот кто он был ещё два дня назад? Никто, конопатый недомерок, которому рупь цена в базарный день. А нонеча? Обут в настоящие сапоги, одет в ушитый по фигуре мундир! Парадный, правда, но подполковник Бердяга объяснил – до присяги государю о ином мечтать бесполезно. Но даже этого хватило, чтобы увидевшие Миньку соседи снимали шапки и величали Михаилом Касьяновичем. Тем более приятно слышать сие не от крепостных, а от крестьян вольных – полковник Бенкендорф своими полномочиями объявил деревню Воронино государственной собственностью. А Фёдора и Митьку Полушкиных наградил полусотней десятин из земель князя Шаховского. И дабы поименованный князь не явил претензию, выдал крепчайшую бумагу, позволяющую свободным землепашцам жаловаться прямиком канцлеру графу Ростопчину.
Не-е-е… что-то чудит Его Превосходительство! Жить стало лучше, жить стало веселей. А что англичашек повесили, так туда им, ворам, и дорога! Мамку убили, отчима убили, бабку Евстолию убили… Спаси, Господи, государя Павла Петровича!
– Не понимаешь ты меня, Миша, – продолжал Иван Андреевич. – Тебе война кажется игрой… Да, так оно и было… выигранные битвы, выигранные кампании… Мы шли в бой как на парад! Развёрнутые знамёна, барабанная дробь, флейты, ровные ряды, яркие мундиры! А что видим сейчас?
– Что? – Минька опять ничего не понял, но на всякий случай решил поддержать беседу.
– А сейчас приходим к тому, что любая война превращается в бойню. Всё в ней подчинено единственной цели – убить противника. Нет, не противника – врага. Уже нет никаких правил, никаких приличий… Да чего объяснять, сам когда-нибудь поймёшь. Ладно, хватит о грустном. Давай, Миша, выпьем!
– Я же не пью, Иван Андреевич.
– Это правильно, – одобрил Борчугов и попытался встать. – Эх, ноги не держат.
– Ложились бы почивать, Ваше Превосходительство.
– Вечным сном? – генерал захихикал и погрозил пальцем. – Уж не читаешь ли мои мысли? Ты колдун?
– Я?
– Ты! Докажи что не так!
– Вот истинный крест!
– Не-е-е, такие доказательства не считаются. Водки мне ещё принеси.
– Это я мигом, Иван Андреевич.
– Мигом не нужно. И это.. Миша… ты не торопись…
Выскочившего из избы Миньку перехватил карауливший у крыльца подполковник Бердяга:
– Гусар Нечихаев!
– Я, Ваше Высокоблагородие!
– Поди сюда, – Иван Дмитриевич указал мальчишке на лежавшее у хлева бревно. – Присаживайся, разговор есть.
Внутри у Миньки всё похолодело – точно так отчим отзывал в сторону для разговора, а потом отослал подальше от опасности. Неужели и сейчас?
– Я никуда из полка не уйду!
– Тебя разве кто гонит? – удивился Бердяга. – Иван Андреевич за водкой послал?
– Ага! Только не сказал, в котором месте её взять.
– Сейчас найдём, не переживай. Только вот что, гусар Нечихаев… ты бы пистолеты у него забрал, а?
– У кого?
– Ну не у меня же!
– А-а-а, понятно. А зачем?
– Ну, мало ли что. У нас вон почти все офицеры рапорта об отставке написали, а если ещё без командира останемся…
– Как это об отставке?
– Да вот так! Приказ, мол, выполнили, а далее дворянская честь не дозволяет!
– А вы, Иван Дмитриевич?
Бердяга улыбнулся:
– А я, Миша, из казаков родом, у нас честь в службе царю и Отечеству, а не в лыцарских доблестях. От лукавого они. Так пистолеты заберёшь?
– Заберу!
Часом позже.
– Пфе, господа! – корнет Сысоев демонстративно швырнул саблю на стол. – Я не знаю, чем руководствовался Иван Андреевич, отдавая столь бесчеловечный приказ, но отныне не желаю более служить в опозорившем себя полку! Вот так!
– Браво, Митенька! – рядом с первой саблей грохнулась ещё одна. – Мы офицеры, а не палачи!
– Потише, господа, – подполковник Бердяга кивнул в сторону печки. – Своими воплями вы разбудите ребёнка.
Предупреждение запоздало – сдвинулась занавеска, и показалось заспанное детское лицо. Дашка оглядела собравшихся офицеров и строго спросила:
– А де мамка?
– Она скоро вернётся, – натянуто улыбнулся Иван Дмитриевич. – Ты поспи ещё немного, и мама придёт.
Девочка сморщила нос:
– Не пидёт – глисяне мамку вбили. И тятьку вбили. И бабуску вбили. А де Мися? Тозе вбили?
– Здесь он! – Бердяга обрадовался поводу сменить тему разговора. – Миша сейчас придёт.
– Мися пидёт! – согласилась Дашка. – Он глисян плогонит?
– Обязательно прогонит. Их непременно нужно прогнать.
– Глисяне плохие… Мися глисян вбьёт?
– Ну конечно же.
– А вы?
Тишина… чей-то вздох, напоминающий стон… Почему-то очень больно смотреть в требовательные глаза ребёнка.
Шёпот:
– Господин подполковник.
– Слушаю вас, корнет.
– Порвите, пожалуйста, моё прошение об отставке… – и уже во весь голос. – Мы их прогоним! Веришь? Обязательно прогоним! И ещё будем вальсировать на твоей свадьбе!
Разве можно верить гусарам, когда они что-то обещают девушкам? Обманул и этот – штаб-ротмистр Ахтырского гусарского полка Дмитрий Сысоев погиб в безумной рубке под Прагой ровно через пять лет. Иван Дмитриевич тоже не выполнил данного Дашке слова – генерал-лейтенант Бердяга убит австрийской пулей при штурме Вены в тот же год.