Стремительное шоссе

— Нет, я женат, — поспешно сказал Торопов. — Я уж порядочно, как женат, и у меня уж двое детей… старший учится…

— Вот как! — и несколько замедлила она размашистый шаг. — Нельзя бы было и подумать, что-о… Но это, впрочем, не так существенно… Знаете ли, брачные вопросы эти — они у нас еще крайне беспорядочны и, нужно признаться, плохо довольно решены. Много в них еще этой всякой старой бытовщины, глупых пережитков и вообще… очень все неустойчиво. Я понимаю, молодежь, например, это другое дело: там неустойчивость в самом быту… Молодежь учится, оформляется, оперяется и, конечно, сходится и расходится совершенно неорганизованно… Это в порядке вещей, хотя тоже не мешало бы как-нибудь уточнить, ввести в нормы… Но люди уже зрелые, работники со стажем, к ним-то отношение должно быть совершенно другое… А то вот, например, случай, мне известный. Этнограф один, он же и музыкант, певец получил командировку в Сибирь, в Ойротию и другие там области собирать и записывать с голоса туземные песни… кроме того, легенды, пословицы, вообще фольклор… Он отправился с двумя девицами в виде помощниц, секретарей, — вообще бригада этнографов: девицы эти тоже были этнографы. Ну, конечно, в Сибири, в глуши, среди нацмен, в тайге пробыли года два или три вместе и, естественно, побрачились: обе эти девицы стали женами этнографа-певца, у обеих от него по ребенку. Получилось такое дружное, между прочим, семейство: муж, две жены, двое детей… Жены друг дружку очень любят, никакой этой гнусной мещанской допотопной ревности нет, у всех одна специальность, все трое работают над добытым из командировки материалом, и вдруг арестуют этнографа, сажают. За что же? За двоеженство! Обе жены ходят в тюрьму, приносят еду, всячески хлопочут, а их бюрократически спрашивают: какая же из вас настоящая жена и какая — так себе? «Обе настоящие, обе мы, говорят, жены, и не так себе; друг против друга ничего не имеем, — за что же держат нашего мужа? Ведь у нас дети, нам нужно теперь вдвое работать, а наш главный работник бесполезно время проводит в тюрьме». Обе были записаны в загсе, так что неизвестно, к чему придрались и за что судили: кажется, за «превышение власти», и, признаться, не вслушалась я, когда он мне рассказывал, присудили ли его к чему или оправдали, только и теперь они живут как жили, браком втроем, и обе жены своего мужа любят, хотя он уже не молод, и не то, чтобы красив: носит длинные волосы, имеет длинные зубы… Говорил мне: «Каждый мужчина по натуре двоеженец. Только другие двоеженцы тайные, я — явный… Убежденный и явный…»

— Мусульмане даже и многоженцы, — сказал Торопов, — а вообще, это, конечно, вопрос чисто экономический…

— Какой же экономический? — живо возразила она. — У нас не Восток, и женщина не в чадре и не в гареме… У нас женщина-работница, как и мужчина, и обеспечена экономически… Женский труд, правда, у нас еще хуже, чем мужской, но, например, женщина-кондуктор, вагоновожатый, проводник, почтальон получает, конечно, столько же, сколько и мужчина-проводник или вагоновожатый… Я, положим, работаю в своей области и зарабатываю прилично, вы в своей… Ясно, что экономической зависимости у меня от вас быть не может. Моя мать получает пенсию и на моем иждивении не числится, хотя мы и живем в одной квартире… Детей у меня нет… ни в Москве и нигде в другом месте…

Она склонила голову еще ниже и поглядела на него еще пытливее. Он сказал:

— Да, эти бытовые вопросы у нас, пожалуй, как следует еще не проработаны. Особенно это касается молодежи… Она в них, как в лесу, и предоставлена самой себе… Но в этом-то и заключается особенность нашего времени: создатель ценностей у нас именно молодой возраст… Как бы стихийно он ни решал поднятые сейчас вами вопросы, он их решает сообразно с требованиями момента — в этом вся суть. Где можно, он даст себе волю, где нельзя, он себя сжимает, — все это в зависимости от основной своей работы: творческой.

— Нет, вы конкретнее, товарищ Торопов, конкретнее, а не вообще… Знаете положение: «Абстрактной истины нет; истина всегда конкретна…» И вы оставьте в покое молодежь, — она, конечно, сама разберется в своих вопросах, так как она умна и талантлива, я уж об этом вам говорила, а перед нами двумя свой вопрос… Мы, конечно, встретились случайно, но, мне кажется, в дальнейшем мы могли бы отлично работать вместе, а… Как вы думаете, скажите?..

— Видите ли… да… разумеется… Хотя у нас с вами ведь совершенно разные наркоматы, — не совсем внятно проговорил Торопов.

— Вы сказали: «разумеется, можем»… Я тоже так думаю, — живо подхватила она. — А наркоматы разные — это полнейшие пустяки, конечно. Что касается меня, я могу работать в любом наркомате… Я достаточно хорошо образована, о чем позаботился мой отец, в свое время известный ученый, и у меня здоровая кровь, так как дед мой был черноземный крестьянин, дожил до девяноста лет… Всякие порезы у меня на руках заживают с быстротою баснословной… Энергии у меня, как видите, много… Вы это видите? — спросила она уже почти шутливо, снова сжав его короткопалую, набрякшую руку в запястье.

— Ну, еще бы! — отозвался он и обернулся назад. — Кажется, это наша машина идет, а? Подождать надо.

В лесу, с обеих сторон подошедшем к белому шоссе, очень гулко отдался знакомый уже харкающий звук сирены старого фиата. Брагина заботливо подала несколько назад Торопова и сказала:

— Теперь нас основательно запылит… Но наш разговор этот мы продолжим при более удобном случае, да?

— Да, разумеется, — бормотнул Торопов, отступив еще на шаг, так как шофер Василий Юрковский останавливал уже машину и пыль окутала ее со всех сторон. Но машина проехала, и Торопов, подходя, спросил шофера:

— Что? Плохо действует тормоз?

— Да, есть отчасти, — ответил Юрковский.

Уселись и ринулись, и оказалось, что лесу хватило только километра на два, а там пошел старый яблоневый сад со стволами, щедро обмазанными глиною, на которой ярко золотели соломенные ловчие кольца; и, наконец, вырвались в открытую, широкую полевую долину, подпертую у самого горизонта увалами.

И вот по сторонам шоссе замелькали хаты под черепицей, с неизменными веселыми подсолнечниками около и кукурузой… Тыквы разлеглись на огородах. Телята запестрели где-то возле очень мелкой водицы. Деятельно поддевали сырую землю в канавах молодыми пятачками курбатенькие весенние поросята. Пшеничные поля кругом со дня на день ожидали уборки…

День в том большом городе, куда ехали семеро, был базарный, и часто двигались навстречу подводы, с несколько растеплевшим от вина народом, а когда проехали артиллерийский лагерь, стали попадаться военные пролетки, запряженные сильными, красивыми конями.

День был просторный, звонкий. День был по-летнему высоко взлетевший. День был в то же время и заботливо озаренный, стремившийся подытожить долгие труды на этой изборожденной земле.

И кругом было тихо, только здесь, на бортах двужильного фиата, который по равнинному, насквозь видному прямому шоссе развил высшую скорость, на какую был способен, рождался ветер, заставлявший Галину Игнатьевну несколько раз ловить и прикалывать свою порхающую зеленую шелковую кисейку.

Шофер Юрковский, стиснув зубы, крепко держал рулевое колесо машины и зорко глядел через толстое вытертое стекло.

Из дому не то чтобы выгнали насильно Акима Середу, но все-таки и сыном и невесткой приказано было ему строго, чтобы пошел он в больницу и взял там каких-нибудь порошков или капель от кашля, который особенно жесток был по ночам и никому не давал спать.

Аким был уже очень стар и глух на оба уха. Долго пришлось кричать ему, чего именно от него хотят. Но и когда понял он, наконец, что нужно ему идти за порошками, он долго сидел и кивал головою, как мудрый, глядя на неразумных.

У простых, близких земле людей есть какая-то тайная связь с землею, и, когда сначала исподволь, а потом все настойчивей, все решительней начинает их звать в себя земля, они это чуют. Тогда о них говорят близкие, что они заскучали.