Екатерина Медичи

Когда дошло до сбора денег, которые требовались для воплощения в жизнь решений Штатов, явно ведущих дело к войне, энтузиазм делегатов заметно угас. Стремясь поднять их настроение, королева-мать решила разрядить обстановку, ослепив скаредных депутатов роскошью. Знаменитые итальянские комедианты, труппа «Джелози», прибыли в Блуа (по дороге гугеноты захватили их в плен и отпустили за выкуп) и 24 февраля дали представление. В честь первого появления итальянцев (за которых он уплатил выкуп), король дал в ту же ночь бал-маскарад, где явился одетым в женское платье. Только что провозглашенный лидер католической Лиги явился с завитыми и напудренными волосами, в платье с низким декольте. Ансамбль христианнейшего из королей отличался роскошью парчи, кружев и бриллиантов и дополнялся десятью нитками крупного жемчуга на шее монарха.

Хотя Екатерина надеялась избежать войны, она неустанно напоминала Генриху, что он должен быть уверен в собственной готовности сражаться, если возникнет такая необходимость. Денег из делегатов выжать не удалось. Тем временем на юге снова начались волнения. В тщетной попытке отсрочить войну Генрих пригласил короля Наваррского, Конде и Дамвиля обсудить ситуацию со Штатами в Блуа, но они отказались явиться. Екатерина укоряла Генриха за попытки умилостивить недругов и слезно жаловалась невестке Луизе, что не может больше влиять на сына: «Он не одобряет ничего, что бы я ни делала, похоже, мне не удастся действовать по своей воле». Она называла Дамвиля самым выдающимся из врагов сына: «Именно его я боюсь больше прочих, ибо в нем более всего собрано понимания, опыта и постоянства… Мое мнение таково: мы должны победить его любой ценой. Ибо в нем заключается главный секрет нашей победы или нашего поражения». В то же время Екатерина понимала, что недоверие к военным талантам Генриха оправданно. Она знала: чтобы помочь сыну, необходимо пустить в ход против его врагов тонкие уловки. Вначале она сблизилась с женой Дамвиля, Антуанеттой де ла Марк, ревностной католичкой, потом вышла на самого Дамвиля, которого соблазнила маркизатом Салюццо, в ответ на обещание отойти от альянса с гугенотами и вернуть Лангедок под власть короля. Он принял предложение, и его разрыв с протестантами существенно подорвал их силы.

Началась короткая шестая религиозная война. Главнокомандующим формально считался Алансон, но в действительности войска возглавлял герцог де Невер. Сын Екатерины отличился только тем, что 2 мая 1577 года захватил гугенотскую крепость Ла-Шарите на Луаре и ослепленный жаждой крови, потребовал вырезать гугенотское население. Герцогу де Гизу едва удалось предотвратить резню. Жителям Иссуара в Оверни повезло меньше: Гиз отсутствовал, когда 12 июня город сдался королевской армии. Здесь Алансон настоял на убийстве 3000 жителей, снискав себе вечную ненависть среди протестантов. Теперь и его имя было запятнано кровью гугенотов так же, как имена его матери и братьев. Екатерина и король втайне радовались, видя, что, благодаря бессмысленной вспышке ярости, Алансону нет более пути назад к союзникам-гугенотам. Эта дверь закрылась навсегда. Преступление связало его с семьей Медичи-Валуа.

По поводу взятия Ла-Шарите Генрих устроил в честь брата пир в Плесси-ле-Тур. По правде говоря, король, ревнуя Алансона к военным успехам, в точности копировал брата Карла, который не мог простить ему же самому побед при Жарнаке и Монконтуре. Все пирующие должны были явиться в зеленом — любимом цвете Екатерины (по интересному совпадению этот цвет в те времена ассоциировался с безумием), притом мужчины должны были одеться женщинами — и наоборот. 9 июня Екатерина давала роскошный бал в своем замке Шенонсо, трапеза проходила на террасе прекрасного сада, при свете факелов. Король, или «принц Содомский», как его часто заглазно величали, ослеплял всех блеском бриллиантов, изумрудов и жемчугов. Волосы его были присыпаны фиолетовой пудрой и уложены в роскошную прическу — по контрасту с женой — ее наряд был прост, а единственным украшением была природная красота.

Королевская семья, включая Марго, сидела за отдельным столом, а прислуживали за обедом сто самых замечательных красавиц, описанных Брантомом как «полуобнаженные, с распущенными волосами, словно юные невесты». Екатерина уже давно освоила полезный трюк — забывать ею же установленные драконовские правила для своих фрейлин, когда этого требовали обстоятельства. Она якобы ничего не заметила, когда в конце вечера настал час полного разгула и множество парочек скрылось в окрестном лесу. Стоимость двух пиров вылилась в 260 тысяч ливров. Для Екатерины ни один экю не пропал даром, ибо она праздновала новое воссоединение сыновей, хотя, при более пристальном рассмотрении, становилось понятно: весь этот братский дух — не более чем химера. Вскоре после захвата Иссуара король отозвал Алансона от командования армией, передав ее Неверу. Англичане начали помогать гугенотам, Генрих Наваррский продолжал контролировать многие протестантские крепости. Эти обстоятельства, усугубляемые хронической нехваткой денег, заставили Генриха Валуа решиться на переговоры с неприятелем.

17 сентября 1577 года был подписан мир при Бержераке. Так завершилась Шестая религиозная война. Известный как «Мир Короля», этот договор до некоторой степени устранил наиболее одиозные моменты предыдущего «Мира Месье», хотя, как обычно, и протестанты, и католики остались недовольны. Король не мог больше платить за войну, а гугеноты, хотя и жестоко потрепанные, все еще не сдавались. Беды вполне можно было ожидать, особенно на юге. Самый крупный из потенциальных источников конфликтов был пресечен путем включения в договор жизненно важной статьи о запрете «всех лиг и конфронтации». Правда, одно было несомненно: измученный и легко приходящий в раздражение король должен был заручиться помощью неутомимой королевы-матери, дабы хранить сей мир, непрочный, как его собственное существование.

Стремясь вернуть доверие сына, Екатерина предприняла поездку по злополучным южным и юго-западным областям Франции, землям гугенотов. Эта неугомонная пятидесятидевятилетняя женщина покинула Париж в конце лета 1578 года, прихватив с собой двор в миниатюре (включая избранных участниц своего летучего эскадрона), готовая устанавливать мир и проливать бальзам на раны, примиряя враждующие группировки и успокаивая встревоженных людей. Марго также поехала с матерью — им было по пути, поскольку ее муж потребовал у короля вернуть ему жену, и теперь она ехала на юг. Генрих III, желая избавиться от беспокойной сестры, надумал, что она может оказаться полезнее ему, находясь при Генрихе Наваррском. Марго вспоминала, как перед отъездом король целыми неделями «приходил повидаться со мной каждое утро, изъявлял ко мне братскую любовь и объяснял, как мне пойдет на пользу счастливая жизнь».

Перед Францией стояло множество проблем; большинство из которых было порождено хаосом религиозных войн. Имели место и другие неурядицы — жесткое налогообложение, социальные конфликты и местные распри феодалов.

Екатерине предстояло провести немало времени, рискуя собой, на территории, по сути, вражеской — принадлежащей гугенотам, которых она в частных беседах окрестила «хищными стервятниками». Останавливаясь в том или ином месте, королева-мать сталкивалась не только с проявлениями открытой враждебности, но и с элементарными тяготами и опасностями долгого путешествия по суровому краю. Но ей все было нипочем: чума, бандиты и скверные дороги не лишали ее жизнерадостности. Она не теряла присутствия духа, когда двери комфортабельных особняков или замков бесцеремонно захлопывались перед ее носом. Иногда ей приходилось устраивать походный «дом» — полотняный шатер, где она первым делом выставляла дорогой ее сердцу предмет — портрет короля. Никакие труды не были тяжелы ей во имя обожаемого Генриха, «услады глаз моих».

Король, в свою очередь, писал герцогине д'Юзес, сопровождавшей Екатерину, заклиная ее: «Ради Всевышнего, привезите нашу добрую мать назад в добром здравии, ибо наше счастье зависит от этого». Настроение королевы-матери оставалось приподнятым, несмотря на враждебность населения и трудности, с которыми зачастую приходилось сталкиваться. Когда погода была приятной, ее посещали теплые воспоминания о детстве в Италии. Она радовалась «цветущим бобам, твердому миндалю и сочным вишням», рано созревавшим на юге, и лишь иногда сетовала на подагрические боли и ревматизм, особенно мучительные в зимнюю стужу. Когда было возможно, королева-мать покидала паланкин или карету и шла пешком либо ехала на муле. Зрелище того, как она восседает на муле, по ее словам, «заставило бы короля смеяться».