Лепестки на воде

Гертруда пришла к собственным выводам, и, высыпав монеты в поданный Гейджем кошелек, затянула тесемки с решимостью, обрекающей на провал все планы ее супруга. Как бы Гертруде ни хотелось свести Шимейн в могилу, она не в состоянии отказаться от такой щедрой платы, львиная доля которой предназначалась для ее отца.

— Подпиши ее бумаги, Эверетт, — непререкаемым тоном велела она. — Вряд ли кто-нибудь другой заплатит за нее больше сорока фунтов.

Капитан Фитч открыл было рот, собираясь возразить, но осекся, натолкнувшись на сардонический взгляд колониста. Капитан вдруг понял: если он хочет остаться капитаном корабля, ему придется подписать купчую и отдать девушку покупателю. Он склонился над бумагами, ворча:

— Не знаю, как теперь объясняться с другим джентльменом, когда тот придет за покупкой.

— Уверен, вы что-нибудь придумаете, — сухо отозвался Гейдж. С иронической, точно приклеенной к лицу улыбкой он свернул купчую в трубочку и сунул ее в сумку, а затем оглянулся на Шимейн: — Вы готовы?

Шимейн не терпелось сойти на берег, пока капитан Фитч не передумал под каким-нибудь предлогом. Оглядевшись в поисках Энни, Шимейн увидела, что ее подруга робко отвечает на вопросы коротконогого мужчины, отвергнутого Моррисой. Шимейн подняла руку прощальным жестом и поспешно моргнула, когда Энни ответила ей едва заметным кивком и смахнула с глаз слезы. Повернувшись к новому хозяину, Шимейн взяла себя в руки.

— У меня нет имущества, кроме той скудной одежды, которая на мне, сэр. Я готова уйти отсюда в любую минуту.

— Тогда идем, — позвал Гейдж и, заметив холодную ярость в глазах Джеймса Харпера, добавил: — Дело сделано. Пора уходить отсюда, пока не разразилась буря.

Шимейн испуганно запрокинула голову, глядя на угрюмые, низко нависшие над головами тучи, но когда заметила гневные лица окружающих мужчин, то поняла: замечание колониста лишь отчасти относилось к погоде. Следуя за Гейджем, Шимейн направилась к трапу, провожаемая пристальными взглядами всего экипажа.

Глава 3

Гейдж Торнтон, который в последнее время обнаружил, что бережливость — прямой путь к осуществлению его мечтаний, понял, что несколько минут назад подавил в себе скупость в стремлении заполучить Шимейн О'Хирн. Видя, с какой небрежностью он предложил в обмен на девушку увесистый кошелек, никто бы не догадался, что Гейдж на время отказывался от покупки материалов для строительства корабля. Впрочем, вскоре он надеялся получить плату за мебель, недавно изготовленную для богачей из Уильямсберга. При обычных обстоятельствах эта задержка не обрадовала бы Гейджа, однако теперь ему принадлежала служанка, и он не жалел, что весь минувший год методично обдумывал это приобретение и экономил. Ему небывало повезло: один из замыслов осуществился без изнуряющей работы и медленного продвижения к цели.

Шимейн смирилась с тем, что ее бумаги теперь принадлежали колонисту Гейджу Торнтону. Последующие семь лет жизни ей предстоит подчиняться этому человеку. Она будет вести его хозяйство, присматривать за ребенком, выполнять работу, которую обычно возлагают на прислугу. Ей предстояло еще многое выяснить, но по крайней мере пока положение представлялось приемлемым. Шимейн вздохнула с облегчением — все так быстро и удачно закончилось.

Своему расставанию с «Гордостью Лондона» Шимейн не придавала особого значения, разве что сравнивала его с возвращением из ада.

Гейдж сошел с трапа на вымощенную булыжником пристань и небрежно повернулся, предлагая помощь только что приобретенной собственности. Шимейн бросила опасливый взгляд на протянутую к ней гибкую руку с чистой ладонью и со стыдом вспомнила о собственных перепачканных пальцах. Однако этот человек разглядывал ее ладони всего несколько минут назад и должен знать, к чему ему предстоит прикоснуться. Сконфуженная, Шимейн нехотя дотронулась до его руки с сильными и тонкими пальцами и обнаружила, что та сплошь покрыта мозолями. Как ни странно, кожа показалась Шимейн довольно гладкой, словно смазанной маслом.

Но едва Шимейн шагнула на пристань, все ее мысли вытеснило желание вновь оказаться на досках трапа. Прикосновение ледяного булыжника к ступням вызывало дрожь, порывистый, пронизывающий ветер гулял по каналу между стоящими у пристани кораблями и ближайшими складами, немилосердно трепал лохмотья Шимейн. Ей оставалось только ежиться и стискивать зубы, даже лихорадочные попытки усмирить своевольные юбки были напрасными — подол взлетал, то и дело обнажал ее тонкие икры, надувал и трепал ткань, которая решительно вознамерилась вести себя, как ей вздумается, и обвивалась вокруг ног хозяйки, заставляя ее спотыкаться.

Гейдж всегда восхищался тонкими женскими щиколотками и не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться ими сейчас. В конце концов, прошло уже немало времени с тех пор, как он в последний раз потакал этой слабости. Однако Гейдж не знал точно, что больше привлекало его внимание — изящные изгибы икр или багровые рубцы, оставленные на щиколотках кандалами. Ступни и нижняя часть ног Шимейн были испещрены темными пятнами, скорее всего следами недавних побоев. Под взглядом Гейджа девушка неловко подобрала пальцы ног. Он поднял голову и посмотрел Шимейн прямо в глаза.

— У вас нет обуви? — спросил он, искренне надеясь, что ему не придется вновь раскошеливаться. Он нахмурился, мысленно прикидывая, может ли позволить себе такую трату.

Шимейн отвела спутанные пряди волос, которые ветер бросил ей в лицо, и робко устремила взгляд на нового хозяина. Одного вида его нахмуренных бровей хватило, чтобы она испытала необоримое желание броситься наутек.

— Прошу прощения, мистер Торнтон, — пробормотала девушка, ненавидя себя за дрожь в голосе. — Сапожки у меня отняли еще в Ньюгейте сразу после ареста. — Шимейн знала, что ничем не заслужила ареста или позора, но все равно чувствовала унижение от пристальных взглядов нескольких пожилых пар, только что прибывших на пристань. Стараясь не обращать внимания на их откровенное любопытство и жестокий ветер, который пронизывал насквозь едва прикрытое обносками тело, Шимейн сбивчиво объяснила: — Уверяю вас, сэр, я до сих пор сожалею об этой потере. Сапожки были редкостными и очень милыми… Они обошлись моему отцу в немалую сумму — на каждой из крохотных золотых подвесок на голенищах были выгравированы мои инициалы. В то время мне казалось, что благоразумнее отдать их не протестуя. Две женщины, потребовавшие сапожки, были вдвое толще меня, и так спешили обменять их на джин… Я поняла, что погибну, если не подчинюсь им. После этого я порадовалась, что моя амазонка перепачкалась и порвалась. Иначе меня лишили бы всей одежды, и теперь я стояла бы перед вами полунагая.

Карие глаза с янтарными прожилками блеснули, их взгляд обвел Шимейн с головы до ног, выдавая мысли колониста.

— Какая жалость!

— Что вы имеете в виду, сэр? — в замешательстве спросила Шимейн. — Вы сожалеете о потере моих сапожек или о том, что я одета?

Улыбка на его лице вспыхнула и тут же угасла.

— О потере сапожек, разумеется.

Внезапно Шимейн задумалась о том, что за человек купил ее. Может, под внешним мрачным стоицизмом и неприступной сдержанностью скрывается натура повесы, человека с сомнительной репутацией? Неужели Гейдж Торнтон строит насчет нее такие же планы, как и капитан Фитч? Или же он только что проявил чувство юмора? Казалось, он прекрасно знает, чего хочет добиться в жизни, проявляя при этом редкую целеустремленность и пренебрежение к мнению окружающих. Ведь он не обратил ни малейшего внимания на сплетников, зашушукавшихся сразу же после того, как боцман объявил причину прибытия Гейджа на судно. Его ничуть не встревожили пристальные взгляды — по-видимому, этот человек уже давно привык к тому, что о нем непрестанно судачат в округе.

Гейдж мимолетным движением коснулся кончиками пальцев рукава Шимейн, оторванного от лифа.

— Если только лохмотья не вошли в моду, я не согласен с вами: вы, можно сказать, почти совсем раздеты.