Страница 20 из 46
Бошко учился в седьмом классе, когда жандармы устроили налет на бихачскую гимназию. Они арестовали учителя Оскара Давичо и пятнадцать старшеклассников, в том числе и Бошко.
Однажды хмурые, насупленные жандармы побывали и в доме Лукичей, обшарили все с пола до потолка и укоризненно посоветовали матери:
— Пусть твой племянник сюда больше глаз не кажет, паршивец этакий. Все они там коммунисты. Имей в виду, бомбу хотели бросить в бихачскую церковь.
Потом, повернувшись к Раде, унтер-офицер смерил его с головы до пят уничтожающим взглядом:
— А ты, философ, учти, если я тебя хоть раз застану с книжкой в руках, поговорим иначе. Есть девчата, вечеринки, вот и развлекайся. На кой ляд поденщику книга? Из-за них теперь к стенке ставят и на каторгу гонят.
Когда жандармы все с тем же мрачным видом, шагая в ногу, удалились, дядька напустился на Раде:
— Говорил тебе, от чтения добра не жди. Чтоб в моем доме — ни одной книжки, будь то хоть самое евангелие!
Вот так и окончилось для Раде волнующее время приобщения к книгам, и замелькали дни — серые, безликие, чей однообразный бег лишь изредка прерывало появление какого-нибудь «календаря века» либо тонкого песенника с портретом бог весть чем прославившегося франта на обложке.
III
Откуда-то из ленивых плоских осенних облаков на город сочится мутный, невеселый рассвет. Он смахивает кисею мглы вначале с башен, крыш и немногочисленных деревьев, потом опускается ниже, раздвигая и очищая улицы. Рассвет этот наступает запоздало, нехотя, словно видит, что город давно уже пробудился, если вообще ложился спать, всю ночь напролет сотрясаемый взрывами и винтовочными выстрелами.
Еще не вполне проснувшийся Раде стоит в дверях старой корчмы, прислонившись к косяку, и смотрит на Бихач уже как на старого знакомого. Эта россыпь крыш, большей частью побуревших от времени, с вырывающимися кое-где клубами дыма или языками пламени, будто все еще скрывает какую-то необычную тайну, некогда будоражившую маленького Раде. Как знать, а вдруг откуда ни возьмись в конце пустынной, оцепеневшей улицы возникнут таинственные ездоки — толстяк и дылда, служивый с бабкой-колдуньей или почти стершийся в памяти волк Корторей, трусцой направляющийся в Ланскомский лес.
Но вместо появления героев детских книг где-то за ближайшей деревянной мечетью неожиданно загрохотали взрывы гранат, сопровождаемые бесшабашным и многоголосым:
— Вперед, Козара! Двум смертям не бывать — одной не миновать! За мной, Грмеч! Вперед, джуринцы!
Судя по всему, это бойцы Второй Краинской атаковали превращенные в укрепления дома, и громкие крики, с которыми они шли на штурм, сразу отрезвили Раде, напомнив ему о войне и воинских обязанностях.
Подтянув ремень, он пошел к своим артиллеристам, умывавшимся у колодца за корчмой.
— Слышишь, каково там, товарищ Раде? — встретил его Стево Козарец, вытирая какой-то тряпкой лицо. — Наши двинулись на мост. Теперь нам найдется работенка.
— Уж будьте спокойны! — коротко и весело согласился Раде и подошел к колодезному срубу.
Только под вечер, когда солнце уже садилось в низкую пелену дыма, закрывавшую горизонт, вызвали на подмогу противотанковую пушку. Предстояло ликвидировать огневую точку усташей, засевших в городской библиотеке, откуда их пулеметчики обстреливали подступы к большому бетонному мосту через Уну.
Раде установил свое орудие в сыром и тесном проулке между двумя мусульманскими домишками, откуда хорошо просматривалось заложенное кирпичом крайнее окно библиотеки с темным пятном амбразуры посередине. Целясь через ствол в окно, Стево чуть слышно бормотал:
— Ты смотри, как они оттуда шпарят, чтоб им пусто было!
— Черт возьми, если засекут нас раньше, чем по ним саданем… — обеспокоенно пробурчал Джукан, не спуская глаз с окна.
Политкомиссар бригады, высокий, худющий парень, из учителей, внимательно слушал возбужденную и сбивчивую речь Раде, почти не надеявшегося, что политком правильно его поймет:
— … Вот так-то, товарищ комиссар, нелегко мне будет открыть огонь… Говорят, в этом доме книг полно, целые горы, а по мне это все равно что себе в глаз палкой тыкать…
Политкомиссар участливо опустил руку на плечо Раде.
— А мне, товарищ Раде, думаешь, легко туда пушки поворачивать? Я с малолетства на книгах воспитывался. Но теперь, Раде, это уже не библиотека, а вражеский бункер, который придется без сожаления ликвидировать. Вот потом будут у нас книги и все остальное… Бункер это, Раде, а не библиотека!
— Твоя правда! — еле ворочая языком, согласился Раде.
— Видишь ли, — продолжал комиссар, — они укрылись среди книг, надеются свою шкуру спасти. Не жалеют ни книг, ни иных ценностей на этом свете… Скажи-ка, брат, а ты бы мог сделать себе из книг укрытие?
С трудом сдерживая клокотавшие в нем чувства, Раде молча смотрел на своих артиллеристов, а когда Стево сообщил о готовности к стрельбе, он стиснул зубы, почти зажмурился, точно ствол пушки был направлен ему в грудь, и команда непроизвольно сорвалась с его губ:
— Огонь!
Придя в себя после выстрела, от которого вздрогнули ветхие мусульманские домики и осколки штукатурки посыпались на орудийный расчет, Раде услышал одобрительное восклицание Джукана:
— Вот так Стево! Здорово ты его, в аккурат посередь окна!
После второго снаряда пулемет в библиотеке замолчал, и волна козарцев и грмечцев захлестнула широкий бетонный мост. На другом берегу, продвигаясь вдоль Уны, Третья Краинская бригада подавляла последние огневые точки врага на подступах к мосту.
Перешагивая через груды кирпича, вывороченные двери и трупы усташей, Раде добрался до городской библиотеки. Будто завороженный остановился он перед рядами застекленных шкафов, плотно уставленных книгами. Несмотря на то что некоторые шкафы были пробиты винтовочными пулями и засыпаны штукатуркой, стекла полопались, а зеленые двери читального зала, вырванные снарядом, провалились внутрь — все же среди книг, как на заброшенном погосте, царила стоическая тишина. Потерявшие от старости первоначальный цвет, запыленные, простоявшие на полках всю войну, эти книги, казалось, спокойно ожидали прихода новых, тихих и мирных времен, когда они снова смогут сказать свое вечно живое и занимательное слово.
«Так вот они где, эти самые книги, — думал Раде, окидывая взглядом ряды томов разной толщины. — Раскроешь ее, и она рассказывает неутомимо и тепло, не спрашивая, кто ты — чабан или большой господин. Смотришь на них — молчат, не возмущаются, не стреляют, а ведь стоит им зажечь человека, и он будет стрелять, головы не пожалеет, сгинет в Араде или на каторге».
Его размышления прервал политкомиссар бригады, с двумя вестовыми проходивший мимо библиотеки.
— А-а, книги осматриваешь, ищешь повреждения? Не беспокойся, кажется, все в порядке.
— Обошлось лучше, чем я думал, — бодро ответил Раде.
Комиссар вдруг что-то вспомнил:
— Слушай, Раде, даю тебе приятное задание. Чтобы эти книги не растащили, постереги их со своими артиллеристами до завтрашнего утра, а там видно будет. Ну как, согласен?
— Согласен, товарищ политкомиссар!
Будто желая загладить свою вину за обстрел библиотеки, Раде принялся подбирать вывалившиеся на пол книги и ставить их в шкафы. Постепенно это занятие успокоило его и снова возвратило в далекое детство, когда в таком же полутемном помещении он украдкой знакомился со своими первыми книгами. Вспомнил Бошко, по слухам воевавшего где-то в Лике, неловко улыбнулся и пробормотал, словно дядин сын был подле него:
— Вот видишь, я опять при книгах. Веришь ли, у меня сердце разрывалось, когда нужно было по ним из пушки ударить.
Поставив в шкаф последнюю книгу, Раде прошелся по пустынному зданию, которое уже тонуло во мраке, а потом, давя осколки стекла тяжелыми сапогами, направился распределить людей для охраны библиотеки и орудия, уже стоявшего во дворе.
Сам он заступил на пост в первую смену.