Страница 19 из 46
Назавтра странная старуха, прихватив книги, укатила по дороге, петлявшей меж зеленых стен кустарника. Непонятная и надменная, какими, очевидно, и должны быть создания, приходящие из далекой неизвестности, не проронив ни слова, она безжалостно обобрала мальчишку и уехала в тряской повозке, даже ни разу не оглянувшись.
С тех пор старый чулан стал самым пустынным и тоскливым местом в мире. Заглянувшему тихим летним днем в узкое окно пареньку неприятно пахнуло в лицо пустотой и затхлостью. Один-одинешенек на этом свете, он поплелся в сад и улегся на землю возле поваленной изгороди под молодыми сливами, вокруг которых разрослись душистые ноготки. Вдали от чужих глаз он долго и безутешно плакал, стиснув в ладони несколько цветков. Между тем с севера, закрывая горизонт и гася краски, надвигались низкие, тяжелые облака; резко, как всегда перед дождем, пахли смятые ноготки. Засмотревшись на темно-синюю тучу, которую уже прочерчивали зигзаги молний, мальчик вслушивался в далекие глухие раскаты грома и, не вытирая слез, подставлял ветерку припухшее лицо. Ну и что! Пускай текут и высыхают слезы. Мир опустел. В нем не осталось ничего, кроме дальнего грома, детского горя и самого родного ему — грустного и резкого аромата ноготков, проникавшего глубоко в душу.
Он пришел в себя от близкого удара грома и крупных капель дождя, резко, наискось прошивавших редкие кроны слив. Вскочил почти обрадованно, освеженный холодящими струйками влаги, перепрыгнул через ограду и помчался по двору. Тяжелые капли гулко падали вокруг него и катились по земле, покрытые пленкой пыли. Недавняя боль ослабла, оставив в душе лишь осадок, но это уже не мешало мальчику. Исполненный радостного возбуждения, он смотрел, прижавшись носом к оконному стеклу, на серебристую завесу дождя, хлеставшего густую крону орехового дерева.
Скоро забывались большие и малые детские горести, но, когда бы он ни ощутил сильный аромат ноготков, он вспоминал отнятые строгой старухой книги, пустой чулан и прерывал на миг игру или начатую работу и задумчиво смотрел куда-то вдаль. А вдруг в один прекрасный день вернется злющая бабка и привезет ему книги или же чудес на этом свете не бывает?
В начальной школе мальчик получил новый букварь со слипшимися тонкими листами, но не обрадовался ему, как своим прежним книгам. Да и впрямь, эта неброская, чистенькая книжка стала непонятной причиной многих ученических бед и злоключений.
Уже в первый день, прежде чем раздать детям буквари, длинный учитель долго и строго рассказывал о том, как нужно его беречь, как следует обернуть в бумагу, осторожно листать и не загибать уголков, не чертить, не рисовать и так далее. В заключение он обратил особое внимание на то, что необходимо очень бережно обращаться с портретом короля, помещенным в самом начале книги.
Ученики принимали буквари со страхом, как особый вид наказания, даже не решались их раскрыть и посмотреть. А всего неделю спустя учитель застал Николу Лабуса, крупного смуглого парнишку, рисующим королю усы жирным синим карандашом. Возмущенный и растерянный учитель, пугая ребятню своим видом, тотчас позвал школьного служителя Джорджа, старого полуглухого личанина, и в его присутствии принялся отчитывать учеников. Их товарищ Никола Лабус (при этом он ткнул пальцем в сторону Николы, который растерянно и покорно стоял у доски) совершил преступление, оскорбив Его Величество и всю королевскую семью, за что ученика этого необходимо передать в жандармерию, а уж там пусть его судят.
— Да знаешь ли, несчастный, кто ты такой? — с трагическими нотками в голосе обратился учитель к Лабусу и, не дожидаясь ответа, выпалил: — Ты — изменник!
«Изменник» молчал как в рот воды набрал, тупо уставившись на черные школьные счеты, и то и дело машинально одергивал слишком тесные штаны, словно мучась в ожидании, когда же кончится этот урок, для его возраста слишком трудный.
Молча, деловито старый Джордже стянул с мальчугана штаны, перегнул его через стоявшую в переднем углу специально для наказаний «ослиную» парту, и учитель жестоко высек ослушника ивовым прутом. Сидевшие на своих местах бледные, испуганные ребятишки жались друг к другу и вздрагивали при каждом ударе, как если бы они сыпались на спины всех в классе.
В их забытую богом далекую деревеньку учитель был переведен за какую-то провинность из того самого местечка, где в свое время служил дядя, владелец книг, так полюбившихся Раде. Прослывший сплетником и доносчиком, учитель был известен среди товарищей под кличкой Богуненавистная рука. Это прозвище тянулось за ним еще с 1914 года, когда, будучи семинаристом, он произнес речь по поводу гибели в Сараеве эрцгерцога Франца Фердинанда, начав ее следующими словами:
— Богу ненавистная рука убила в Сараеве нашего любимого наследника престола…
Влача за собой, как хвост, привязчивую кличку и изо всех сил стараясь от нее избавиться, учитель тем не менее всюду подчеркивал свою преданность «нашей славной правящей династии». Оставаясь верным себе, после проделки Лабуса он направил вышестоящему лицу обширное уведомление о том, что он не преминул воспользоваться «этим неприятным случаем», дабы «преисполнил наших невинных деток любовью и преданностью к Его Величеству и всей нашей славной правящей династии».
«Преисполненный любви к Его Величеству», Никола Лабус в тот же день дал тягу из школы, и уже никто — ни угрозами, ни мольбами — не мог заставить мальчугана вернуться в ее стены. Каждый раз по пути в школу он отставал от ребят и прятался в лесу, ловко уходя от погонь и облав, что устраивал его отец, на которого власти грозили наложить штраф, если сын будет уклоняться от учебы.
Под вечер, когда школьники возвращались домой, Лабус обычно выскакивал из лесу и, держа в руке изодранный букварь, выставлял на обозрение портрет короля с выколотыми глазами, намалеванными усами и рогами и наказывал:
— Передайте учителю, что я поминаю его мамочку нехорошим словом. Пусть попробует придет в лес, тут мы и посмотрим, кто кого.
Раде восхищался Николой, ставшим в глазах ребят чуть ли не героем, они подолгу играли на лужайке перед лесом. А вечером, с отвращением и страхом он раскрывал свой букварь и неприязненно касался холодной поверхности королевского портрета. Этот незнакомец со странными кругляшками очков, взирающий перед собой рассеянно и враждебно, вызывал в нем тяжелое чувство.
Окончив начальную школу, Раде стал помогать дяде-поденщику. Ежегодно во время каникул к ним наезжал дядин старший сын, учившийся в бихачской гимназии. Шустрый, сообразительный парнишка удирал от тетки, чрезмерно его опекавшей и баловавшей, и вместе с Раде сгребал сено, возил снопы, а во время молотьбы, подражая отцу, покрикивал на лошадей, устало круживших по гумну.
Каждое воскресенье Бошко (так звали дядиного сына) вынимал из своего плоского чемодана разные книги, и мальчишки, укрывшись под ореховым деревом в глубине сада, весь день напролет читали, а потом взахлеб пересказывали друг другу прочитанное.
С наступлением лета Раде нетерпеливо дожидался приезда Бошко, уже заранее видя, как он достает из чемодана новые, незнакомые книги. А Бихач, откуда эти книги прибывали, стал для него желанным, почти сказочным городом, населенным героями прочитанных книг. Очевидно, там же, припрятанные в каком-нибудь домике, стояли и его первые книги, старые друзья, так безжалостно отнятые и увезенные теткой.
Поначалу Бошко привозил все больше романы Жюля Верна и другие книги о путешествиях, но потом, чаще и чаще, с видом заговорщика, тайком от окружающих, стал показывать Раде книжки, в которых говорилось о России, о страданиях трудового народа. Эти книги, потрепанные и замусоленные от многократного чтения, Бошко держал на коленях почти как святыню. Он рассказывал о мощи далекой России, которую наш король и господа ненавидят, даже запрещают говорить о ней.
Слушая его, Раде вспоминал школьные дни, злополучную проделку Николы с портретом короля и мысленно радовался, находя в словах Бошко вполне понятное оправдание враждебности, которую испытывал, глядя на высокомерного чужестранца, уставившегося с глянцевой картинки в букваре. Значит, это он ненавидит Россию и всех нас вместе с ней.