Страница 48 из 53
— В пятом, — говорит. — Двое в купе были. На близкое расстояние, да еще в жару, мало желающих в мягком ехать.
Зачем я спросил, сам не знаю. Видно, и сотрудникам уголовного розыска вне служебных обязанностей свойственно любопытство.
— Теперь и мы скоро тронемся, — сказал машинист и исчез в своей кабине.
Я пожелал удачи Мустафе — ему с ребятами из линпоста все электрички сегодня проверять, и вошел в вагон.
Большинство работающих здесь бакинцев пользуются автобусом, за счет Каспийска ощутимого прибавления пассажиров не происходит, поэтому в вагонах не то чтобы одиночки, а в этаком шахматном порядке сидят, где кому больше нравится. Я предпочитаю сидеть по ходу и, конечно, на теневой стороне. Примерно в середине вагона такое сиденье свободно целиком, туда и сажусь. Напротив мужчина, оказывается, тот самый, что стоял в тамбуре и языком прицокивал. Узнал бы его со спины, сюда бы не сел. Начнет, думаю, всякие разговоры об этом убийстве, тем более слышал он, как Мустафа капитаном меня назвал, а мне своих происшествий хватает, мне приятней в окно посмотреть или подремать.
Поезд наконец тронулся.
Нет, ничего товарищ попался, молчаливый. Можно не притворяться и открыть глаза, дремать мне что-то расхотелось. Навстречу бегут привычные солончаки: однообразная равнина без деревьев, без зелени, изъеденная солью, потрескавшаяся земля. В такой солончаковой трещине я как-то убил гадюку. Мой тогдашний спутник, мастер спорта по стрельбе, метров с десяти всадил в нее несколько пуль из «марголина», но она продолжала ползти как ни в чем не бывало, едва вздрагивая от попадания малокалиберных пуль, словно отгоняла надоедливых насекомых. Тогда выстрелил я из своего «Макарова», тупорылая пуля разрубила змею пополам. А в человека я стрелял всего один раз, да и то промахнулся и до сих пор с радостью вспоминаю об этом. Не потому, что в него стрелять не стоило, он заслуживал пули в гораздо большей степени, чем та гадюка, просто обошлось без моего попадания: взяли его, когда он расстрелял все патроны. Зачем же мне жалеть о промахе, раз никто не пострадал?
Я засмотрелся в окно и вдруг почувствовал на себе тяжелый взгляд. Оказывается, мой тихоня напротив уставился на меня маленькими черными глазками с такой ненавистью, словно двустволку ко лбу приставил. От неожиданности мне как-то даже неловко стало. А он, вижу, уже улыбается, точнее, делает вид, что улыбается, потому что взгляд по-прежнему неподвижносвинцовый, и ничего он с ним поделать не может и не в силах оторвать его от меня, словно загипнотизированный, и еще вижу в лице у него что-то болезненное. «Уж не псих ли? — думаю. — А может, известие об убийстве так на него подействовало? И такое бывает…».
В общем, заинтересовал он меня как личность.
Стал я исподволь к нему присматриваться. Грузный такой мужчина с виду, а в движениях не только сила, но и ловкость чувствуется. После того как наши взгляды впервые встретились, ему не сиделось спокойно: то, разведя плечи, на спинку сиденья откинется, то, наоборот, в колесо согнется, словно бегун на старте, то локоть к стеклу притиснет, головой обопрется, будто вздремнуть хочет. Волосы под самый короткий «ежик» стрижены, а скорее отрасти еще не успели после «нулевки». Лицо одутловатое, нездоровое, мясистый нос испещрен лиловыми прожилками. Вот он откинулся, а руки на коленях вытянул: толстые пальцы почти одинаковой длины от мизинца до большого включительно, и оканчиваются они короткими широченными ногтями с траурной каймой, какой-то уж совсем неестественной для таких коротких ногтей, разве только грязь так глубоко под них забилась, что никакими ножницами ее оттуда уже не извлечь. Несмотря на жару, на нем костюм — старый, потертый, но сшит из добротной шерстяной ткани. Верхние пуговицы на сорочке расстегнуты, видна грудь, заросшая волосами до самого горла, и майка не первой свежести.
Наши взгляды опять встретились, и тут уж я готов поклясться, что он мысленно курки в обоих стволах спустил, в упор меня расстрелял.
«Откуда такая ненависть? — думаю. — Не может сообщение об убийстве так на человека подействовать, чтобы ему самому убивать захотелось. Тут, видимо, другой мотив — органический, реакция на сотрудника милиции; она у рецидивиста годами вырабатывается, и подавить ее в себе не так-то просто». Кстати, желание замаскировать естественную реакцию больше всего и выдает сидящего напротив. Сколько я таких вот взглядов с затаенной ненавистью уже навидался. Так и подмывает спросить: когда он освободился и за что отбывал наказание?
Конечно, я не стал его об этом спрашивать, составил о нем представление, и ладно. До Баку езды еще около часа, вот что неприятно: кому понравится чувствовать себя мишенью, по которой то и дело палят из двустволки.
Раз, правда, мне показалось, что выстрел предназначался кому-то другому, за моей спиной. Я даже обернулся, и в тамбуре за кем-то действительно хлопнула дверь, но все остальные выстрелы явно метили только в меня, поэтому я решил, что и в том случае ошибся, просто мой взгляд заставил его «выстрелить» в воздух.
«Угораздило же меня сесть именно сюда, — думаю, — сперва история с задержкой поезда из-за убийства, теперь этот тип напротив — все настроение пропало, опять приеду домой злой, и Марфутик с матерью будут понимающе переглядываться и разговаривать со мной как с безнадежно больным человеком».
Ну ладно, раз настроение все равно испорчено, «пальну-ка» я в ответ. В багажной сетке над его головой плоский чемоданчик-«атташе» лежал. Чемоданчик этот модный совершенно не вязался с обликом моего попутчика.
— Где вам удалось такой раздобыть? — спрашиваю.
Мы хоть до сих пор и молчали, у обоих, я уверен, было ощущение давно начавшегося разговора, и мой вопрос словно бы его продолжал.
— Этот? — переспросил он, указывая пальцем в сетку. — Не мой чемодан.
— Чей же? — удивился я. — Никто тут поблизости не сидит, да и не сидел вроде.
— Откуда мне знать чей? — говорит. — Может, кто раньше забыл. — А в глазах у него такое творится, не иначе как полчерепа мне дуплетом снес.
«Явно врет, — думаю, — но зачем отказываться от чемодана и с чего такая ярость?» Выстрел мой был задуман как холостой и безобидный, но эффект меня по-настоящему насторожил.
— Сами подумайте, товарищ капитан, — продолжал он высоким скрипучим голосом, старательно подавляя злобные нотки, — для чего мне такой сдался? В него ж ни шиша не уместишь. Интеллигент какой-нибудь оставил, а мне фигли-мигли ни к чему. Вы его, как приедем, в отдел находок сдайте, может, хозяин и отыщется.
— Значит, вы тоже до Баку?..
— Да, — говорит, — до Баку.
— Домой или в гости? — спрашиваю.
— Так, — говорит, — по делам. У вас ведь тоже дел прибавилось с убийством с этим. Какой он из себя, убийца?
— Я его не видел.
— Конечно, не видели, — усмехается, — а в бумажке с приметами что сказано? Может, попадется мне, так вам сообщу, награду от начальства получите…
— Когда освободились? — спрашиваю.
Для другого вопрос мой невпопад, а он не удивился, словно давно его ждал.
— Всего неделю на воле, гражданин начальник. Еще и оглядеться толком не успел. Зря мной интересуетесь.
— И паспорт получить не успели?
— А куда торопиться? Моя справка почище любого паспорта будет. В этой электричке меня уже два раза проверяли. И вы хотите?..
— Бог троицу любит, — говорю. И улыбаюсь, как будто приятную беседу ведем. И он тоже мне по-приятельски улыбается, если только гримасу эту улыбкой назвать можно, а близко посаженные глазки по-прежнему сквозь нее свинцом грозят.
Я потянулся было к чемоданчику, но тут же передумал. Если уж открывать, то в присутствии понятых.
— Перекурим… и документик заодно покажу, — предложил он и тут же поднялся, не оставляя мне выбора.
Я прошел за ним на площадку, дверь с легким стуком отгородила нас от салона.
— С фильтром не курю, — отказался он от моей «Гыз галасы», вытащил «Аврору», основательно размял сигарету толстыми одинаковыми пальцами, выпотрошил из кончика излишек табака.