Страница 74 из 79
Но все же в его утверждении лежит глубокая идея. Толстой, несомненно, прав, задав такой вопрос: почему Библия до сих пор не превзойдена, как произведение искусства, доступное пониманию всякого? Мишлё раньше Толстого сделал подобное замечание и сказал, что наше столетие нуждается в «книге» (Le Livre), которая должна заключать в высокохудожественной поэтической форме, доступной для всех, воплощение природы во всей ее красоте и истории всего человечества, в его глубочайших общечеловеческих проявлениях. Гумбольдт попытался дать человечеству нечто подобное в своем «Космосе»; но, несмотря на все величие этого произведения, оно доступно лишь очень немногим; ему не удалось еще превратить конечные выводы науки в поэзию, которую поняли бы массы, и мы до сих пор не имеем произведения искусства, которое даже приблизительно удовлетворяло бы эти потребности современного человечества.
Причина вышеуказанного явления очевидна: искусство сделалось чересчур искусственным, удовлетворяя главным образом запросам богатых; оно чересчур специализировалось в способах своего выражения и сделалось вследствие этого доступным пониманию лишь немногих. В этом отношении Толстой абсолютно прав, возьмем, например, массу превосходных произведений, упомянутых в настоящей книге, — очень немногие из них сделаются когда-либо доступными для народных масс! Дело в том, что мы действительно нуждаемся в новом искусстве, в придачу (но не на смену) старому. И оно появится, когда художник, вникнув в идею Толстого, скажет самому себе: «Я могу создавать глубоко философские произведения искусства, изображая в них внутренние драмы высокообразованных людей нашего времени; я могу писать произведения, отражающие высочайшую поэзию природы, возвышающиеся до глубочайшего знания и понимания жизни природы; но если я могу создавать подобные произведения, то я также должен уметь, если только я истинный художник, творить так, чтобы все меня поняли: создавать такие произведения, которые будут не менее глубоки по концепции, но вместе с тем будут понятны и доставят наслаждение всякому, включая беднейшего рудокопа или крестьянина!» Сказать, что народная песня — произведение более великое, чем соната Бетховена, неверно: сравнивать бурю в Альпах и борьбу с ней с прекрасным летним днем и сельским сенокосом нельзя; а между тем драматические настроения Бетховена представляют именно такие бури в его сердце. Но истинно великое искусство, которое, несмотря на свою глубину и на возвышенность своих идеалов, проникнет в каждую крестьянскую хижину и вдохновит всякого высшими концепциями мысли и жизни, — такое искусство действительно нужно. И, я думаю, оно возможно.
В план настоящей книги не входил анализ современных писателей. Для добросовестной их оценки понадобился бы другой том, не только ввиду литературного значения некоторых из них и интереса различных направлений искусства, представляемых ими, но главным образом вследствие того, что надлежащее выяснение характера современной литературы и различных течений в русском искусстве потребовало бы детального рассмотрения тех хаотических условий, в которых страна живет последние тридцать лет. Кроме того, большинство из современных писателей далеко еще не сказали своего последнего слова, и мы можем ожидать от них произведений еще более значительной ценности по сравнению с появившимися. Ввиду этого я принужден ограничиться одними краткими замечаниями о наиболее крупных современных беллетристах.
Эртель (род. 1855), к сожалению, прекратил за последние годы свою литературную деятельность, как раз в то время, когда его последний роман («Смена») указывал на сильное развитие его симпатичного таланта. Он родился на границе русских степей и вырос в крупном помещичьем имении, находящемся в этой части России. Позднее он поступил в Петербургский университет и, как и следовало ожидать, вынужден был оставить университет после каких-то «студенческих беспорядков», за участие в которых он был выслан в Тверь. Вскоре он, однако, вернулся в свои родные степи, вызывающие в нем такое же обожание, как в Никитине и Кольцове.
Эртель начал свою литературную карьеру небольшими очерками, вышедшими позднее в двух томах под заглавием «Записки степняка»; по манере они напоминают «Записки охотника» Тургенева. Природа степей превосходно описана, с большой теплотой и поэзией, в этих маленьких рассказах, и типы крестьян, изображенные в них, отличаются большой правдивостью и не носят ни малейшего следа идеализации, хотя читатель чувствует, что автор не принадлежит к большим поклонникам «интеллигенции» и вполне ценит мирскую этику деревенской жизни. Некоторые из этих очерков, в особенности те, в которых изображена растущая буржуазия деревни, отличаются большой художественностью. Повесть «Две пары» (1887), в которой дана параллельная история двух влюбленных пар, — из которых одна принадлежит к образованным классам, а другая к крестьянству, — очевидно, написана под влиянием идей Толстого и носит следы тенденциозности, которая в некоторых местах вредит художественному значению повести, хотя в ней имеются превосходные сцены, указывающие на тонкую наблюдательность.
Но действительная сила Эртеля лежит не в изображении психологических проблем личности. Его настоящая область — в описании целых областей, со всем разнообразием людских типов, свойственных смешанному населению южной России. Эта особенность его таланта наилучше проявляется в его романе «Гарденины, их дворня, приверженцы и враги» и в «Смене». Русская критика очень серьезно и детально обсудила двух молодых героев, Ефрема и Николая, появляющихся в «Гардениных», подвергнув суровому разбору образ мысли этих молодых людей. Но, в сущности, эти герои имеют лишь совершенно второстепенное значение, и можно лишь пожалеть, что автор, платя дань своему времени, отдал этим молодым людям больше внимания, чем они заслуживают, так как они не что иное, как равные всем другим действующие лица в громадной картине помещичьей жизни, которая развертывается пред нами. Дело в том, что подобно тому, как Гоголь раскрывает нам целый мир в своих произведениях, — украинскую деревню или губернскую жизнь, — так точно Эртель в романе «Гарденины» (как уже указывает и самое его заглавие) рисует нам всю жизнь большого барского имения во времена крепостного права, со всею его дворнею, служащими, друзьями и врагами, группирующимися вокруг конского завода, который составляет славу имения и гордость всех, так или иначе прикосновенных к нему. Жизнь этой массы народа, изображение конных ярмарок и бегов, а вовсе не споры и любовные истории пары молодых людей представляет главный интерес картины; и эта жизнь действительно изображена Эртелем так же мастерски, как бывает изображена деревенская ярмарка в картине хорошего голландского художника. Ни один русский писатель со времен Сергея Аксакова и Гоголя не сумел так хорошо изобразить целый уголок России с массой фигур, причем каждая живет своей жизнью и каждая из них поставлена в то положение относительного значения, которое она занимает в действительной жизни.
Та же сила таланта чувствуется в «Смене». Сюжет этого романа очень интересен. В нем показано, как старые дворянские семьи распадаются, подобно их имениям, и как другой класс людей — купцы и всякого рода бессовестные авантюристы — захватывают эти имения; в то же время создается также новый класс, формирующийся из молодых купцов и приказчиков, которых коснулись новые веяния свободы и высшей культуры, и они начинают образовывать зародыш нового наслоения в среде культурных классов. В этой повести некоторые критики также обратили главное свое внимание на несомненно интересные типы аристократической девушки, крестьянина-сектанта, в которого она начинает влюбляться, и практического молодого купца-радикала, которые все изображены с большим реализмом; но критики и на этот раз проглядели самое важное в романе. В нем опять изображена целая область южной России (такая же типичная, как, например, Дальний Запад в Соединенных Штатах), кипящая жизнью, как это было около двадцати лет после освобождения крестьян, когда начала развиваться новая жизнь, не лишенная некоторого сходства с американской. Контрасты между этой молодой жизнью и разрушающимся дворянством изображены очень хорошо в романах молодых людей, и все произведение носит отпечаток чрезвычайно симпатичной личности самого автора.