Страница 39 из 47
Из этих нерадостных размышлений меня вывело появление хозяев. Жена Бонси, еще довольно молодая и интересная дама, была мила и приветлива. Около нее вертелся хорошенький трехлетний мальчуган, глядя на его белокурые волосы и голубые глаза нетрудно было догадаться, что это любимец и гордость родителей.
— Какой прелестный малыш! — воскликнул Керманов, желая им польстить, — А как его завут?
— Пабло, — ответил Бонси. — Впрочем нет, кажется Артур…
— Рауль, — с легким упреком в голосе поправила хозяйка.
— Ах, да, конечно, Рауль, — обрадовался отец. — Трудно, знаете, всех запомнить. Я ведь женат второй раз и у меня их восемнадцать, не считая умерших. Двое старших уже на войне. А этого мы дома всегда называем Тото, вот я и забыл его настоящее имя.
Тем временем прислуга накрыла стол, и был подан обильный завтрак, а после него кофе с ликером. Основательно закусив, мы, по предложению хозяина, отправились осматривать усадьбу.
Все тут было сделано основательно, продуманно и рационально. Во дворе находился широкий колодец, из которого вода, при помощи ветровой тяги, накачивалась в огромный бак, стоявший на деревянной башне, а оттуда по трубам шла в жилые помещения. Птичий двор, в котором помещались сотни породистых кур, был сделан на бетонной основе, а с боков и сверху защищен прочной металлической сеткой, ни одно хищное животное крупнее мыши не могло бы туда проникнуть. По другую сторону двора тянулись постройки и навесы служебного характера, а поодаль виднелась целая система обширных загонов для скота, с очень высокими бревенчатыми стенами, что живо напоминало старинные деревянные крепости.
Подозвав своего капатаса[16], Бонси распорядился пригнать с кампы лошадей. Несколько гаучо сейчас же вскочили на стоявших у коновязи оседланных коней и галопом скрылись за воротами. Еще двоим хозяин вполголоса отдал какие-то особые приказания. Выслушав их, они взяли топоры, пилы и веревку, после чего пешком отправились к лесу, тянувшемуся по берегу Ипанэ, в полутора километрах от усадьбы. Часа через два они возвратились, неся на плечах кусок довольно толстого древесного ствола. В его дупле был улей диких пчел, которых Бонси велел разыскать и принести, чтобы после обеда угостить нас сотовым медом.
Вскоре мы заметили на кампе приближающийся конный табун, голов полтораста, и по указанию хозяина заняли места на стене одного из загонов. Через несколько минут в его открытые ворота хлынула лавина разномастных лошадей, среди которых не было только вороных — их я вообще в Парагвае не видел.
Коневодством Бонси не занимался, он разводил только мясной рогатый скот, а лошадей держал главным образом для обслуживания своих стад, и потому среди них не было особенно выдающихся по качествам. Ловко действуя бичами, гаучо прогоняли их мимо нас небольшими группами и поодиночке, что дало возможность хорошо осмотреть всех. В результате я решил оставить себе кобылу, выбранную раньше и, поблагодарив хозяина, мы спустились со стены.
После превосходного обеда и традиционной сиесты, нам подали оседланных коней и мы, в сопровождении хозяина и хозяйки и целой свиты из гаучо, отправились в объезд эстансии.
В продолжении нескольких часов мы ехали по бесконечным пастбищам, которые перемежались небольшими рощами, живописными лагунами и рассыпанными по кампе пальмами. В зеленом море травы пели цикады, поодаль стадами и в одиночку бродили разноцветные коровы, а между ними степенно вышагивали южно-американские страусы — «ньянду». Нигде не было видно ни людей, ни чего-либо созданного их руками, и дремотную тишину лишь изредка нарушали пронзительные крики птицы терутера[17]. Все это создавало впечатление какого-то особого, прекрасного в своей изоляции и щедрого мира, так не похожего на нашу мертворожденную и сутолочную «Надежду».
Уже на закате солнца мы доехали до изолятора — это был особый загон и отгороженное пастбище для больных коров, — и отсюда, отдохнув немного, повернули обратно. Над нами пылало медно-багровое небо, опушка леса, недалеко от которой мы теперь ехали, постепенно наливалась темной синевой; отдаленно стоявшие пальмы, теряя свои свежие краски, обращались в грациозные силуэты и совсем близко над землей, как бы метя ее своими фазаньими хвостами, тянули к лесу громадные, пунцовые с голубым, попугаи ара.
— Сколько же у вас тут земли? — спросил я ехавшего рядом Бонси.
— Двенадцать квадратных легв[18], — скромно ответил он. — Но это чужая эстансия, а моя собственная находится на пятьдесят километров дальше. Она невелика, всего 18 000 гектаров, и я там держу только небольшую часть своего скота. А все, что вы сегодня видели, я арендую. Здесь гораздо удобней: ближе к городу есть река, большой дом и вполне благоустроенная усадьба. Кроме того, помимо пастбищ, тут в моем распоряжении около десяти тысяч гектаров хорошего леса, который я, по арендному договору, могу вырубать и эксплуатировать в свою пользу без всякой дополнительной платы, это отчасти окупает аренду.
— И сколько же вы платите за всю эту благодать?
— Тридцать тысяч пезо в год. Конечно, это дороговато, особенно теперь, когда часть моего скота реквизируют для нужд фронта. Но что поделаешь, жизнь сейчас всюду дорожает.
Признаюсь, что дальнейшие объяснения нашего хозяина я слушал не очень внимательно, мысленно углубившись в вычисления.
Тридцать тысяч пезо, это приблизительно полторы тысячи франков. Иными словами, 125 франков в месяц за великолепную усадьбу, 20 000 десятин превосходного пастбища и 10 000 десятин нетронутого топором леса с правом вырубать и продавать его в свою пользу… И это называется тут дороговато!
Вероятно Бонси не поверил бы мне, если бы я отважился ему сказать, что за свою единственную комнату-мансарду в Брюсселе, не меблированную и с окном, похожим на пароходный иллюминатор, я платил в месяц на пятнадцать франков дороже, чем он за все это княжество.
Михей
Этим новым персонажем наша колония пополнилась еще в агрономической школе, куда его однажды утром привел на веревочке мальчишка-парагваец. Это был маленький коати (южно-американский енот) — пушистый рыжевато-серый зверек, с поперечными черными полосами и с длинным, мохнатым хвостом.
Если бы не вытянутый вперед, острый и, как позже выяснилось, чрезвычайно любознательный нос, морда у него была бы совсем медвежья: такой же формы уши, такие же маленькие и умные глаза, и что-то распологающе-добродушное во всем облике. Близкое родство с медведями выдавали и некоторые его ухватки, косолапая поступь, а главное передние лапы, которыми он, впрочем, умел пользоваться несравненно лучше, чем его более крупные медвежьи сородичи.
Ему было не больше двух месяцев от роду и величиной он еще не превышал хорька. Зверек был забавен, хлопотливо-деловит и держался с таким неподражаемым достоинством, что в два счета покорил все дамские и детские сердца. Да и мое, признаться, растаяло.
— Продаешь? — спросил я мальчишку. Вопрос, собственно, был излишним: в Парагвае тогда продавалось все, на что находился покупатель. После недолгого торга сделка состоялась и Михей перешел в мою полную собственность. Правда, крещение он получил дня через три: кто-то обозвал его Михеем и кличка сразу прилипла. Не берусь объяснить почему, но она к нему очень подходила.
Для начала знакомства я предложил ему банан. Проворно выхватив его из моих рук. Михей отбежал в сторону, сел на задние лапы, передними очистил плод по всем правилам хорошего тона и съел его, а затем, подумав немного, съел и кожуру. Такое невежество он позволил себе единственный раз в жизни, только потому, что был еще ребенком, страшно изголодался и очевидно думал, что моя щедрость этим бананом ограничится. Но он ошибся: ему дали хлеба, мяса, фруктов, словом всего, чем сами были богаты. Михей ни от чего не отказывался и ел до тех пор, пока живот у него не раздулся, как футбольный мяч. Первый раз в жизни он был совершенно сыт и это ощущение привело его в состояние полнейшего блаженства. Я решил сделать опыт и спустил его с привязи.
16
Капатас — надсмотрщик на плантации, старшина пеонов (прим. верстальщика).
17
Терутера — очень крикливая птица, похожая на европейского чибиса.
18
Двенадцать кв. легв — это 300 кв. километров или 30 000 гектаров.