Страница 38 из 47
Второй случай произошел с хлебом. У нас его выпекали два раза в неделю и складывали под столовым навесом, где для этого был устроен особый, открытый спереди шкаф. Однажды утром завхоз обнаружил пропажу четырех буханок. Решительно никаких следов похититель не оставил и мы не знали, что и думать. Собаки достать хлеб из шкафа не могли, трудно было также предположить, что ради такой добычи к нам ночью залез кто-то посторонний. Случай между тем повторился. Опять строились самые хитроумные догадки, а хлеб стал пропадать все чаще. Наконец Керманов распорядился, чтобы по ночам в столовой сидел вооруженный страж, которому вменялось в обязанность поймать вора. В продолжении недели караульные ничего подозрительного не заметили, хлеб оставался цел, и только. Наконец настала моя очередь. Взявши револьвер и электрический фонарик, в одиннадцать часов ночи я прибыл под навес и растянулся на скамейке возле хлебного шкафа. Опасности заснуть не было, так как комары сложив лапки не сидели.
Прошло часа полтора, когда вдруг на одной из соседних чакр раздались три выстрела. На обычную стрельбу тут внимания никто не обращал, но три выстрела подряд, с равными промежутками, означали сигнал тревоги, заслышав который, по неписанному закону таких трущоб, как наша, соседи должны были спешить на помощь.
Все же, привыкнув к тому, что вокруг царят мир и спокойствие, я подумал что это какое-то недоразумение и остался на месте. Однако через несколько минут сигнал повторился и я счел за лучшее пойти разбудить Керманова.
Будить его не пришлось, так как за час до этого «лавочников» выгнали из постелей муравьи-санитары, и пока у них под навесом шло истребление всего съедобного и живого, они сидели у костра под соседними деревьями. Стрельбу здесь тоже слышали, но все были до того усталы и злы, что решили на нее не реагировать. И, как выяснилось на следующий день, поступили правильно: стреляла подгулявшая компания, которая хотела тревожным сигналом привлечь на свою чакру гостей.
Я направился обратно в столовую, стараясь на всякий случай подходить бесшумно, и поймал вора с поличным: под навесом стояла корова и засунув голову в шкаф уписывала хлеб. Достойно удивления то, что она не оставляла ни объедков, ни надкусанных хлебов, вообще никаких следов своего визита — съедала аккуратно, до последней крошки три-четыре хлеба и уходила.
Но, конечно, рубахи, хлеб и прочие мелочи поедалось только мимоходом, главной же целью коровьих вторжений были наши плантации. После нескольких первых набегов, Керманов приказал проверить ограду и укрепить ее всюду, где она окажется непрочной. Это было сделано, но на следующий день у нас в маниоке по обыкновению паслась дюжина коров. Когда за ними погнались, они побежали к изгороди и, легко через нее перемахнув, очутились в безопасности. К ней после этого добавили еще два ряда проволоки, тогда коровы начали по ночам выворачивать колья, на которых она держалась. Мы заменили колья крепкими столбами, но и это не помогло: коровы стали вторгаться к нам через лесные заросли, которые казались надежней любой изгороди. Выгонять их приходилось по несколько раз в день, а ночами они у нас хозяйничали совершенно безнаказанно.
Некоторых мы уже хорошо знали. Заметив какую-нибудь особенно зловредную тварь и выяснив, кому она принадлежит, Керманов пробовал жаловаться хозяевам. Те только руками разводили: «Что же мы можем поделать? У нас у самих не лучше». Один даже разрешил убить его корову, которая была особенно шкодливой, и просил только отдать ему шкуру. Разумеется, не желая портить отношения с соседями, мы его разрешением не воспользовались.
Сколько мы этих коров не гнали и не били, они лезли к нам все настойчивей и в возрастающем количестве. Дошло до того, что поминутно приходилось выгонять целое стадо, голов по пятнадцать-двадцать. В этом обыкновенно принимало участие много народу, пешего и конного, так что получалось нечто похожее на парфорсную охоту. Вначале мы действовали исключительно палками, затем по коровам стали стрелять дробью, сначала мелкой, а под конец чуть ли не картечью. Каждый житель колонии ненавидел коров лютой ненавистью, но она оставалась бессильной.
Разумеется, так обстояло дело в местах, лишенных пастбища. Там, где оно было, на потравы никто особенно не жаловался — они случались, но такого злостного характера не носили.
Эстансия Бонси
Скотоводческая эстансия, принадлежавшая помещику Бонси, находилась в десяти верстах от нашей колонии и мы с нею имели тесные связи, как торговые, так и дружеские. Там покупали мы лошадей, волов и некоторые строительные материалы, оттуда получали молоко и мясо.
Ее владелец, уже пожилой, но очень подвижный и добродушный человек, по крови был итальянцем. Его родители эмигрировали в Парагвай когда он был еще мальчиком. Семья была бедная и ему пришлось начинать свой жизненный путь с должности приказчика в каком-то маленьком провинциальном магазине. Однако, как большинство итальянцев, он был сообразителен, энергичен и трудолюбив, что и сделало его к пятидесяти годам богатым человеком. Помимо эстансий, он имел отличный дом в Концепсионе, где большую часть года проживала его семья.
Несмотря на громадную разницу в имущественном положении, к нам он относился как к равным, охотно бывал в колонии на всех праздниках, часто приглашал нас и к себе, принимая с редким радушием. Помню, как-то я встретился с ним в Концепсионе, он обрадовался мне прямо как родному сыну. Узнав, что я приехал по делам, он попросил подождать его в отеле, явился туда через четверть часа на своем автомобиле и, несмотря на все мои протесты, целый день возил, куда было нужно, хотя все эти места были сосредоточены на пятачке. Потом прокатил меня по окрестностям, привез к себе домой, познакомил с семьей и отпустил только после великолепного ужина.
Как-то раз, когда он приезжал в колонию, я ему сказал, что хочу купить для жены спокойную верховую лошадь.
— Завтра один из моих людей пригонит с десяток подходящих, — ответил Бонси. — Ту, которую выберете, оставьте у себя на месяц для пробы. Если она вашей супруге понравится, ее и купите, а нет, найдем другую. Но так или иначе, потом приезжайте ко мне на эстансию и я покажу вам весь свой табун.
Из присланных лошадей одна кобыла нам с женой очень приглянулась, она прекрасно шла под седлом и мы сразу решили остановить свой выбор на ней. Но все же, как было условлено, по прошествии месяца отправились на эстансию. С нами поехали Керманов и Флейшер с невестой.
Пересекши Красную Кампу и миновав ворота поместья, мы километра три проехали по тенистой аллее, справа и слева от которой расстилались необозримые пастбища, и наконец очутились на широком как площадь дворе, где, вопреки ожиданиям, увидели не парагвайское бунгало, а великолепную барскую усадьбу, которая не посрамила бы и богатого европейского имения. Возле ворот, в тени большого дерева, несколько гаучо сосали терере. При нашем появлении один из них сейчас же отправился известить хозяина, который минуту спустя был уже подле нас, и радушно приветствуя, помогал дамам спуститься с седел.
Большой и комфортабельный дом, крытый черепицей, с трех сторон был окружен тенистым садом. Мы вошли на огромный балкон с паркетным полом, более похожий на празднично убранный зал. Тут было прохладно, солнечные лучи не проникали сквозь густую зелень цветущих растений, со всех сторон оплетавших террасу; они всюду стояли в кадках, гирляндами струились и сверху, из подвешенных к потолку корзин и вазонов. Посредине стоял резной обеденный стол и такие же стулья, несколько удобных кресел дополняли убранство.
Усадив всех на балконе, хозяин приказал своим людям расседлать и выпустить на пастбище наших коней, а затем, извинившись, оставил нас на короткое время одних. Оглядываясь по сторонам, я мысленно отмечал то одну, то другую деталь обстановки. Она наглядно показывала, что при наличии некоторых средств и деловых способностей, и здесь можно было устроиться уютно и удобно. Скотоводство открывало к этому прямой и торный путь, который мы сами себе по недомыслию закрыли, избрав иной, тяжелый и бесперспективный…