Оборотень

Курмин без лишних вопросов снял ботинки, встав на чистую картонку, предусмотрительно предложенную управляющей. Задрал брючины, продемонстрировал, что в носках у него ничего не заныкано, ни ста двадцати семи "тонн деревянных", ни алмаза "Звезда Миллениума", ни прочих атрибутов из разряда материальных ценностей.

— В трусы полезете? — с легкой издевательской ноткой поинтересовался Михаил, зашнуровывая ботинки, — или обойдёмся?

Человек-глыба молчал, как Буратино до перерождения, с унылой злостью раздувая ноздри.

— Всё? — спросил Курмин, — вопросов больше нет?

— Нет? — управляющая посмотрела на Семёныча, Семёныч посмотрел на толстого, человек-гора скорбно помотал головой, признавая своё поражение и целиком и полностью. Разлепил убито сжатые губы.

— Но ведь какая-то сука подрезала…

— Но не он, — Семёныч подытоживающее тряхнул головой, — я бы нашел. Опыт не пробездельничаешь… Может, сами проверить желаете? Так сказать, для полноты картины. А?

— Нет, — на толстого было грустно глядеть, — не желаю…

— Тогда я пошел, — Михаил одел свитер, пальто, распихал личные вещи обратно по карманам, взял корзинку и направился к выходу.

— Секундочку! — негромкий возглас Семёныча догнал его почти у двери подсобки, — давайте ещё для очистки совести корзиночку проверим. На всякий случай…

— Не вопрос… — Курмин вернулся на несколько шагов назад, и протянул ему корзинку, — досматривайте. Только за испорченные при осмотре товары будете платить сами.

Семёныч поставил корзинку на стеллаж, человек-глыба вперился в неё взором, в котором неярким огоньком затлела новая надежда. Охранник принялся аккуратно выкладывать товары на стеллаж. Растительное масло, злополучный коньяк, сушки, картофель, сахар. Коробка с пиццей…

Кошелёк, большой фасонный тёмно-коричневый кошелёк с щегольским тиснением, и изящной — серебристой пряжечкой замка-защёлки лежал под ней.

Человек-глыба издал невнятный, полный непередаваемых эмоций горловой звук, перешедший в короткий, но крайне выразительный рык существа, для которого стрелка на весах Фемиды качнулась в его сторону. Курмин смотрел на неожиданную находку, как вороватый чинуша мог бы смотреть на товарища Берию с наганом в недрогнувшей чекистской руке, который вдруг объявился на пороге его персональной дачи, построенной на уворованные бюджетные средства.

Толстый схватил своё имущество, продолжая крайне эмоциональный звукоряд. Семёныч скользнул Курмину за спину, но Михаил и не собирался бежать. Дурной сон какой-то, ей Богу…

— Деньги где? — на запредельных децибелах взревел толстый, моментально изучив содержимое кошелька, и обнаружив крупную недостачу личных средств, — сука, раздербаню наглухо! Деньги верни, пидор!

— Сам пидор… — машинально лепетнул в ответ Курмин, которому изрядно надоели словесные изыски человека-горы, — не брал ни…

В следующее мгновение он был почти раздавлен между тушей собеседника и стеллажом, на котором складировалось что-то тяжёлое и квадратное. В глазах потемнело от острой боли, вонзившейся в позвоночник.

…сумочка, лакированная дамская сумочка ярко-красного колера, выставленная вперед в качестве хоть какой-то защиты, улетела в сторону от размашистого удара тяжёлой, мускулистой лапой. Девица, накрашенная во все цвета радуги по глуповатой мордашке, отчаянно визжала, отступая на высоких каблуках вглубь ночного сквера. Окна домов белесоватыми пятнами вспыхивали один за другим, неясно видимые за густой стеной многолетних тополей, встревоженные голоса не долетали до места действия, перекрываемые истошным визгом дешёвой уличной путаны. В глазах леденел безотчетный ужас, скупо разбавленный светом единственного уцелевшего в сквере фонаря. Путана бросилась бежать, громко стуча высокими каблуками недорогих туфель. Кошмар за её спиной мягко взвился в длинном, великолепном прыжке, настигая убегающую цель. Бритвенно-острые, загнутые книзу когти легко вошли в плоть чуть пониже лопаток, рассекая мышцы спины и ягодиц. Кровь хлынула обильным потоком, девицу снесло с ног, и она поползла прочь, не поворачивая головы, расширенными от страха глазами глядя вперед, туда, откуда уже приближались смутные фигуры спешащих на помощь людей. Ужас шагнул вперед, и следующий удар когтей пришёлся точно в шейные позвонки, пройдя сквозь плоть и выйдя из горла спереди…

…реальность вернулась новой вспышкой боли в позвоночнике, словно кто-то воткнул в него большой гвоздь с зазубринами и теперь усиленно дергал его из стороны в сторону, пытаясь вытащить. Курмин с ужасом закричал-захрипел, заворочался, пытаясь как-то облегчить боль. Толстый налегал всем весом, сотрясая пространство подсобного помещения нецензурными обещаниями вынуть душу из "этого рваного гондона" и "козла". Командным баритоном орал Семёныч, пытаясь предотвратить самосуд, истерически визжали фасовщица с управляющей, молчал восточный человек Фарид. И все вместе они мёртвой хваткой вцепились в человека-гору, тщетно пытаясь оттащить его от Михаила. Краем глаза Курмин заметил ещё двух бегущих на помощь молодых парней в фирменных комбинезонах с символикой магазина.

Совокупными усилиями шестерых человек толстого стали понемногу оттаскивать назад. Курмин облегчённо вздохнул, когда понявший, что возмездие ускользает, человек-глыба махнул правой рукой, и кулак размером с "бабу", с помощью которой сносят старые дома, качественно въехал в скулу Михаила. Того унесло на пару метров вбок, и распластало по полу. К боли в позвоночнике, которая шарахалась снизу вверх, по чуть-чуть затихая, прибавилась боль в левой половине лица, которое, казалось, деформировалось до полной неузнаваемости.

— Эй, вы как? — взмыленное лицо Семёныча склонилось над ним, озабоченно вглядываясь, но, не потеряв во взгляде, ни капельки той целеустремлённой деловитости. Михаил слабо покрутил головой, прислушиваясь к ощущениям в организме.

— Скорее жив, чем мёртв. Не знаю, надолго ли… — и попытался привстать. Семёныч цепко подхватил под локоть, помогая принять вертикальное положение. Со второй попытки это удалось.

Картина, открывшаяся взору Курмина, оказалась не самой приятной. Человек-гора свирепо ворочался, пытаясь дотянуться до, как он считал — человека, забравшегося к нему в святые святых, и тем неограниченно наплевавшему в душу. На нём висело уже семеро сотрудников магазина, старательно не дающих случиться чему-то ужасному. На дублёнке толстого уже отсутствовало три пуговицы, но и силы сдерживающих его натиск, таяли на глазах. Положение спас Семёныч.

— Стоять! Стоять, я сказал!!! — заорал он прямо в лицо, подскочив к толстому вплотную, — по статье пойдёшь, идиот! Стоять, не рыпаться!!!

Призыв не возымел ожидаемого результата, Семёныч огляделся с отчаянием человека, которому почти нечего терять, и схватил стоящую початую двухлитровую бутылку "Бон Аквы". Газированная струя, разбрызгиваемая умелой рукой, влетела прямо в распяленный в яростном негодовании рот толстого. Следующие порции оросили его физиономию и одежду.

Человек-гора поперхнулся, и с остервенением закашлялся, перестав сопротивляться. Все присутствующие вздохнули с огромным облегчением. Одновременно.

— Совсем обалдел, что ли? — неожиданно, с какой-то детской обидой спросил толстый, глядя на Семёныча, и стряхивая с себя воду.

— Но ведь сработало же… — с обезоруживающей простотой признался тот, глядя невинным взглядом снизу вверх, прямо в глаза пострадавшего от его действий.

Курмин стоял, молча глядя на этот совсем не смешной цирк. Через несколько секунд взгляды всех присутствующих собрались на нём.

Толстый смотрел зверем, но не порывался больше распускать конечности, и оказывать давление.

Следующий час Курмину запомнился плохо, появилась дурнота, их вместе с потерпевшим отвели в кабинет заместителя управляющей, оставив под надзором Семёныча. Курмину принесли льда в полиэтиленовом пакете, левая половина лица наливалась тупой болью и синевой. Хорошо, что вроде бы еще ничего не сломано. Человек-гора по-прежнему смотрел, как саблезубый семейства кошачьих, у которого отбирают антилопью отбивную на кости. Семёныч бдил.