Страница 2 из 8
— Нет, Павел, нельзя. Надо успокоиться, обдумать. Никакой зверь не может управлять таким снарядом. Только вполне разумное существо, такое, как человек, может это делать.
— Да неужто он человек?
— Не знаю, что и сказать. Может быть, он стал уродливым после какой-нибудь болезни. Во всяком случае, надо попытаться заговорить с ним, узнать кто, откуда, зачем.
— Ну, ладно, Гребем к нему. Конечно, нельзя же так бросить. Давай-ка хлебнем для храбрости.
Совет был недурен. Мы влили в горло по изрядному глотку спирта и закурили трубки. Тщательно осмотрев ружья, двинулись к снаряду. Спирт помог взять себя в руки, да натуралисту и не полагается быть трусом.
IV. Немая беседа.
Тихо подошли. Иллюминатор был открыт. С замиранием сердца я постучал в стенку снаряда. В иллюминаторе появился квадратный кусок белой пластинки, зажатый в тонкие щипцы из неизвестного металла. Я осторожно взял пластинку, и щипцы разжались.
— Письмо, что ли? — прошептал Павел.
Сначала я ничего не понял. На пластинке была изображена группа разноцветных кружков, в центре которой находился кружок побольше других, желтого цвета, Два кружка, красный и голубой, были соединены прямой линией, на которой был нарисован снаряд, упавший в Байкал. Внезапно я понял все. Рисунок изображал нашу солнечную систему: желтый кружок — Солнце, красный — Марс, голубой — земной шар, а линия, соединяющая два последних кружка, — путь снаряда. На всех планетах системы были проставлены какие-то значки, очевидно, их названия, но голубой кружок был без значка. У меня дух захватило...
Возможно ли, это? Уж не сплю ли я? Я глубоко вздохнул и огляделся. Нет, не сплю. Сияет солнце, ветерок рябит голубую воду, и со мной мой верный Павел, выпускающий изо рта струю крепкого махорочного дыма и пытливо глядящий на меня. Я судорожно засмеялся, подскочил, всплеснул руками и снова уселся, продолжая бессмысленно хохотать.
— Да ты что, Миколаич, рехнулся? Слышь-ка, хлебни спирту.
Я оттолкнул руку Павла и, перегнувшись через борт, начал жадно глотать байкальскую воду и плескать себе в лицо холодные струи. Это помогло. Я перестал смеяться и, усевшись, торжественно сказал Павлу:
— Друг! Я не сошел с ума, но, поистине, есть от чего помешаться. Ты человек бывалый, умный, стойкий, подержись крепче за борта, чтобы не упасть в воду. Перед нами — не человек.
— А я ж тебе сказал, что осьминог воздушный. Очень просто! — невозмутимо ответил Павел.
— И не осьминог. Это человек, но не наш, не земной. Он в этом снаряде прилетел с Марса. Есть такая звездочка красная на небе.
— Знаю, видал не раз. Ишь, хитрый какой! Да как же он так?
Павел говорил спокойно, даже с веселой ноткой. Я объяснил ему значение рисунка и указал путь снаряда. Он понял и заволновался:
— Эх, бедняга, как далеко залетел! Но ведь он не простой человек. Должно быть шибко ученый, почище тебя, небось.
— Куда уж мне! Теперь вот что: нам надо с ним объясниться, ответить ему.
— Правильно, отвечай. А как?
— Вот как: видишь, к пластинке на цепочке синяя палочка привешена. Это, наверно, карандаш. Попробуем.
Я написал около голубого кружка: «Земля», постучал в «котел» и поднял к окну пластинку. Показались щипцы и унесли ее внутрь снаряда. Через минуту появилась другая пластинка. На ней были нарисованы два кружка, голубой и красный. На красном изображена была кошмарная фигура, несколько напоминавшая уродливого человека или, вернее, человеческий зародыш, а на голубом не было ничего, кроме отчетливо скопированного слова: «Земля».
Я нарисовал на голубом кружке фигуру земного человека, написал сбоку: «человек» и сунул пластинку в иллюминатор. Вскоре появились щипцы с новой пластинкой, на которой вполне верно, но без мелких деталей было изображено восточное полушарие земного шара, и сбоку стояла надпись: «Земля».
На карте Земли, сделанной марсианином, в северо-восточном углу Байкала я нарисовал снаряд-«котел». На пластинке над земным полушарием был нарисован пустой кружок. Я написал около этого кружка: «Марс» и нарисовал на кружке каналы и моря этой планеты. В дни юности я интересовался фотографическими снимками Марса, сделанными Скиапарелли и другими астрономами, поэтому мне нетрудно было нарисовать в общих чертах карту Марса.
Взамен этой пластинки я получил другую, на которой разными красками были превосходно изображены два полушария Марса, однако нанесенная на них сеть каналов и очертания морей весьма отдаленно походили на снимки наших астрономов. Прямых каналов почти не было. Они были довольно извилисты, так же, как и берега морей. Двойных каналов совсем не было.
Я вспомнил, что некоторые ученые взывали, будто двойственность каналов Марса и их прямизна — оптический обман, возникающий вследствие скопления в атмосфере Марса водяных паров, которые и вызывают отражение линий. К тому же и наши астрономические приборы, и способы наблюдений, несомненно, далеко уступают марсианским. Это доказал вполне верно исполненный марсианский рисунок земного полушария.
На последовавшей затем пластинке был изображен снаряд-«котел», пересеченный горизонтальной линией; под дном «котла» шла вторая линия, волнообразная; обе эти линии пересекала вертикальная, и на ней стоял какой-то значок. Мы долго рассматривали этот рисунок, стараясь понять, о чем нас спрашивают.
Павел догадался раньше меня:
— Знаешь, это вот что: прямая черта — это вода наверху, а под ней неровная — дно озера. Верно, дружище! А третья черта — глубина озера в этом месте, о чем он и спрашивает нас. Как же мы ему скажем?
Однако марсианин пришел нам на помощь. Щипцы подали нам свернутую в кружок металлическую ленту, напоминавшую измерительную рулетку. Лента была покрыта делениями и различными значками, а на конце ее висела металлическая гирька.
Мы измерили глубину озера, я поместил на рисунке значок, отмечавший поверхность воды, и возвратил рисунок. Через несколько секунд из иллюминатора протянулась рука марсианина, указывавшая на берег. Рука была длинная, тонкая, одетая до кисти в серую ткань. Обнаженная кисть была несколько больше человеческой, но имела всего три пальца. Кожа — желто-зеленого цвета, мелко-чешуйчатая сверху и гладкая на ладони — напоминала кожу ящериц. Рука исчезла в иллюминаторе.
—Чего ему надо? — шепотом спросил я.
Павел напряженно думал, сморщив лоб:
— Не хочет ли он поближе к берегу?
— Правильно, товарищ! Давай потащим. Саженях в двенадцати от берега хватит ему глубины. Вон и скобы приделаны на стенках. Наверное, для буксировки или для подъема.
Мы привязали к одной из скоб якорный канат и налегли на весла. Когда «котел» двинулся, из иллюминатора снова показалась рука, помахала нам и спряталась. Мне было ясно, что мы нашли верный путь для взаимного понимания, Это был примитивный язык рисунков и жестов, каким пользовались еще люди доисторической эпохи.
Подтащив «котел» поближе к берегу, мы отвязали канат; я постучал в стенку и поднял к окну конец каната. Раздался лязг и стук, «котел» закачался и остановился.
— Снизу якорь выбросили, — сказал Павел.
Послышался металлический скрип, и на «котле» обозначилась четырехугольная щель. Верхняя часть четырехугольника начала медленно опускаться.
— Гляди-ка, Миколаич, ведь это дверь! Ну, готовься, сейчас и сам вылезет...
— Уговор, Павел: не будем пугаться и отворачиваться, каков бы он ни был.
— Примем его по-хорошему. Он нас ничем не обидел, не будем и мы его обижать.
— Да уж будь покоен! Ему, бедняге, теперь жутко в чужом месте, боится нас поболее, чем мы его. Ну, миляга, вылазь, не обидим! Мы тоже люди с понятием.
V. «Санзеф Баиро-Тун».
Дверь медленно опустилась почти до поверхности воды. Мы с невольным трепетом ждали марсианина... В прорезе двери показалась голова пришельца... Медленно поднимаясь из снаряда, марсианин, невидимому, хотел приучить нас к своей наружности. Наконец он поднялся перед нами во весь рост...