Страница 30 из 85
Иногда он рассказывал о Череповце, о Свердловске, но подробностей в памяти не осталось. Говорил о Тане, она тогда была от него беременна… Я с ней познакомился через несколько месяцев, когда мы вместе с Башлачевым поехали на Урал. Не знаю, была ли Таня его первой любовью, но он к ней относился очень серьезно. Это я понял на фоне другого эпизода. Однажды я был свидетелем сцены, которые Башлачеву иногда закатывали разные девушки. Приехала одна такая, по-моему, ее Марией звали. «Саша, ты мне пообещал! Мы должны жить вместе!» Он просто ушел в сторону, а она устроила истерику, и половина наших общих знакомых возмутилась: «Какже ты смеешь, Саша?!» Я тоже поддался этому впечатлению и, когда появился у Каменецкой, наехал на него. А он мне говорит: «А что такого?Я ей ничего не обещал, я ничего ей не должен. Это она что-то там для себя придумала и решила, что я должен соответствовать каким-то ее стандартам. Дима, можешь думать что угодно, но я себя должным не считаю!» Он держался очень уверенно и убедил меня.
Потом мы уже не часто виделись с Башлачевым. Последний раз, может быть, за месяц до его смерти. К большому сожалению, не удалось толком пообщаться. Он выглядел немного потерянным. Я в то время играл в «НАТЕ!» и встретил его, кажется, после концерта. Вышел со служебной лестницы и вижу в толпе перед ДК - Башлачев с Настей Рахли-ной. Подбежал: «Привет, как у тебя дела?» Он: «Привет… Ничего нового». Отвечал так грустно. Потом я уже понял: ну а что ему про «новое» было отвечать? У него в сто двадцать пятый раз квартирный концерт, прямо тупик какой-то. Время идет, а развития никакого. Москва-Питер, одни и те же люди приходят. Думаю, он не питал никаких надежд - иначе он мне бы сказал: вот, подписал контракт, классно все! Вообще, он не любил себя выворачивать наизнанку. Такого, как с моими другими знакомыми - болтать, не закрывая рот, - с ним не было. Ему это и не нужно было. Он был самодостаточным человеком, и у него не было вопросов ко мне.
Поле отечественного рок-н-ролла расширяется - и вправо, и влево. Башлачев - крайний в левом ряду, потому что сам с этой жизнью покончил, он - экстремал. Ничего негативного в этом нет. Условно говоря, если бы он дожил до старости, как Лев Толстой, и родил бы девятерых детей, тогда я сказал бы, что он ушел вправо.
Башлачев - это русский вариант Курта Кобейна. Причем на десять лет раньше… Человек не просто поет, а сгорает при этом. Мне знакомо это состояние, но я больше привязан к земле, у меня семья, ребенок, и я этим дорожу.
Поле уже несколькими слоями покрылось за это время, и на нем растут уже совсем другие растения. Но некоторые успели зацепиться корнями и пробиться наверх - сквозь эти наносные слои.
Серебряный век продолжается до сих пор, он длится с небольшими перерывами. Некоторых расстреляли, некоторые сами не захотели жить… Именно, этот век не прекращается! И Башлачев был одним из его проявлений. Налицо свой узнаваемый язык, сильно отличающийся от языка других поэтов. Башлачев - это явление. Писать такие песни можно только в состоянии сгорания, а не просто так, напевая что-то…
Александр Васильев, музыкант
АЛЕКСАНДР АГЕЕВ
КАК МОЖНО ВЫПУСКАТЬ ТАКИЕ ПЛАСТИНКИ?
Звукозапись как дневник
Мое заочное знакомство с Башлачевым выглядело так: в двенадцать часов ночи раздается звонок в дверь, я открываю. Стоит на пороге Алисов, один из членов нашего «союза писателей». Башлачев у него жил какое-то время. Это как раз тот период, когда была сделана так называемая «первая запись». Так вот, Алисов говорит: «Послушай, завтра заберу. Записали вот такого парня, его Троицкий привез». И дает мне эту бобину - Maxwell, пятьсот пятьдесят метров, коробка новенькая, непотертая. Скорее всего, он ехал от Васильева с Кленового бульвара, это недалеко от меня. Иначе с чего бы его занесло? Вот такое, я думаю, мистическое стечение обстоятельств.
Сначала я не хотел слушать. Думаю: «Просто завтра отдам». Про чувака этого я ничего не слышал, Троицкий мне еще ничего не говорил. Он вообще к нашей системе отношения не имел. Ну, разве что перевозил записи из Ленинграда в Москву, например, тропилловские. Нет, мы его уважали; он с кем-то знакомился, что-то рыл, но технически он всегда на нас все спихивал, будь то концерты или запись. Отношения с ним были нейтрально-хорошими.
Но все-таки я поставил эту бобину. Первая вещь была «Поезд». Я сразу и улетел… Ночь, я слушал в наушниках. Прослушал дважды. Понятно было, что писалось на квартире, но в очень хорошем качестве. Вообще-то не было уверенности, что писалось в Ленинграде. «UHER» был только у Валерия Петровича Ушакова, «писательской» легенды. Мы этим «UHER»om писали рок-клубовский фестиваль восемьдесят пятого года. Привозили его к Тропилло и писали. Хотя, может, это был и восемьдесят четвертый. Это был тот фестиваль, где «Алиса» ломанула впервые. Кстати, концерт Башлачева на фестивале в восемьдесят седьмом ужасен. Он - самый плохой и есть.
Ну вот, прослушал я эту запись и тут же ее скопировал. Копировал я всегда на мастер-ленту «ORWO», до сих пор она живет. Ее восточные немцы украли у «BASF», так что там все без проблем, на ней записи сорок лет у меня сидят, и никаких претензий. Надо мной все ребята смеялись, потому что эта лента тонкая, а все старались использовать толстую - якобы она выдержит дольше, но правда оказалась за мной, время все расставило по своим местам.
Наутро я отдал оригинал, привезя его на работу к Виктору. Судьбы оригинала я не знаю, но вот моя первая копия и пошла «в народ». У нас было так: кто дал, тому и возвращать, а остальных «писателей» ты знать не должен.
К этому моменту Башлачев уже уехал из Москвы. Потом в восемьдесят пятом я приехал в Питер, познакомился с ним и стал договариваться о записи. Он это воспринял как обычно, в шутку, типа «меня это не интересует», но потом все же позвонил. Я предварительно побывал на нескольких его домашних концертах в Москве, в частности, на Автозаводской. Конечно, это был шок, когда я его первый раз живьем увидел. Там его никто не записывал, а он уже пел «Егор-кину былину» - фантастическое зрелище. Я его оценивал исключительно как зритель. Никакого «а как бы это выглядело при записи, как это можно было бы улучшить или изменить» не было и в помине. Мне приходилось бывать на концертах Высоцкого, это было похожее впечатление. По энергетике. Но Высоцкий - другой, там пробивает на смех очень часто, зал у него часто просто визжит так, что Высоцкий руками машет: остановитесь, не надо хлопать, слушайте дальше, чтобы я уложился, чтобы больше песен спел. А здесь - тотальный шок, мурашки и холодный пот. И песни - лучше. «Грибоедовский вальс» - это гениально, и мне наплевать, из чего он родился. «Хозяйка», «Рождественская песня» - это запредельный какой-то уровень. Я сначала думал, что ему вообще неизвестно сколько лет, это потом мне ребята сказали, что он парень молодой. А я никак не мог въехать, как молодой парень может писать такие глубокие песни? Лирика его, типа «Влажный блеск наших глаз…» - тоже запредельная. Я понимал только, что это обязательно нужно записать, и по возможности в студии.
Я вспомнил, как послушал первые записи Высоцкого, например, «Красное и зеленое», «Я сегодня гулял по столице». Впечатление от первого прослушивания Башлачева было более сильным. И я сравнил три вещи… Первое: Высоцкий и его «блатные» вещи, когда он на Каретном жил; второе: шестьдесят четвертый год, «The hard day’s night». Я спать не мог, в шоке находился. И третье: эта запись Башлачева восемьдесят четвертого года. Что меня так потрясало? Я анализировал это тысячу раз, но у меня нет ответа.
Большинство тех, кто сравнивает Башлачева и Высоцкого, на концертах последнего не бывали. Я бывал и видел, какой там был пипл, и какой пипл был на концертах Башлачева. И возрастная разница, и различие восприятия… Нет, у Башлачева была совершенно иная магия.
Она меня коснулась… Да, я понял, что мне обязательно нужно его записать. Это, как гвоздь, вбилось ко мне в голову: записывать любые вещи, в качестве, не в качестве, любыми способами. Фиксировать, как есть, без студии, без микрофонов. Минимальный уровень того, что возможно, нужно обеспечить - в квартире, в клубе, в подъезде, все равно. И чем скорее, тем быстрее. Да, пленка - дура, она не может ничего. Но при том техническом уровне, когда вообще не было ни одной видеокамеры, вариант с записью изображения сразу отпадал, хотя и был такой гениальный товарищ, как То-лик Азанов, знаменитый рок-фотограф, увы, уже умерший.