Страница 8 из 83
По установленному правилу все командиры эскадрилий явились в штаб за получением задачи. Кроме дежурных, здесь никого не было. Раньше при объявлении учебно-боевых тревог командование всегда находилось на месте. От дежурного по гарнизону узнали, что тревога объявлена по приказу свыше, поэтому, оставив своих связных в штабе, мы разошлись по эскадрильям.
С суровой деловитостью бежали на свои боевые посты люди, их обгоняли, предупредительно сигналя, специальные и транспортные автомобили. Младшие специалисты, техники и летчики, жившие рядом с аэродромом, как это было предусмотрено планом тревоги, уже приступили к рассредоточению самолетов и пробе моторов. На летном поле стоял сплошной гомон ревущих на разные голоса боевых машин. От винтов расходились мощные струи воздуха. Они взметали вихри пыли.
Через пятьдесят три минуты, намного раньше положенного срока, все самолеты стояли на окраинах аэродрома в полной боевой готовности. Конечно, такой быстрый сбор, да еще в воскресный день, не мог нас не радовать. Но вряд ли кто подумал, что этого времени вполне достаточно для полного разгрома противником нашего аэродрома. Ведь мы еще жили и оценивали свою боевую готовность нормами мирных дней.
Командир полка, побывавший в эскадрильях, ничего не знал о целях тревоги. Кроме: «Проверить у всех личные вещи», что делалось при каждой учебной тревоге, он никакой задачи поставить не мог. Сверху пока еще ничего не сообщили.
Днем в эскадрилью приехал командир дивизии полковник В. А. Китаев и странным каким-то голосом сообщил о внезапном нападении на нашу страну немецко-фашистских войск. Одновременно он предупредил о возможности боевых действий со стороны Турции и Ирана.
Оказывается, уже несколько часов на западе шла ожесточенная война, а мы, приграничная кадровая воинская часть, имея хорошую связь с вышестоящими штабами, ничего не знали об этом. И даже когда командир дивизии сообщил о начале войны, кто-то усомнился:
— А не провокация ли это?
Начался митинг.
Все говорили о своей решимости разгромить агрессора. Никто не допускал мысли, что врагу удастся сломить советский народ. Мы не сомневались в победе, как никогда не сомневались в том, что грядущий день начнется с восхода солнца.
22 июня. В этот день два года назад японцы начали воздушную битву на Халхин-Голе. В памяти всплывают жестокие бои в Монголии. Там боевые действия шли все лето. Враг был разбит. А потом война с белофиннами. Бои в лесах Финляндии продолжались всего три с половиной месяца. Сколько же продлится эта война? Советская Армия обрушится на фашизм всей свой мощью и покончит с ним навсегда. С таким настроением я подошел к Сергею Петухову.
Отдав распоряжение технику, чтобы тот снял с его самолета радиоприемник, Петухов пояснил:
— Не работает. Хочу, чтобы специалисты проверили.
— А на многих машинах у тебя радио? — поинтересовался я.
— Только на четырех.
— У меня на пяти. На трех тоже совсем не работает, на двух — на земле слышно, а как взлетишь — один треск. Радисты должны все-таки наладить.
— Конечно должны, — согласился Петухов. — Только раньше бы этим делом надо заняться, да как-то все руки не доходили.
— Да, радио теперь необходимо… Помнишь Халхин-Гол?
— Как не помнить! — подхватил Петухов. — Только боюсь, что нам здесь придется сидеть до конца войны, — и кивнул головой на Арарат, — не спускать глаз с этих турецких пирамид: за лето Гитлера разобьют и без нас.
Разговаривая, то и дело поглядывали на небо. Стояла знойная полуденная тишина, так не гармонирующая с нашими возбужденными мыслями. Мысленно каждый из нас летел на запад, воображение рисовало, как наша авиация, отразив первые налеты фашистов, наносит мощные удары по их базам и громит войска.
— Только вот плохо, что наши там, наверное, еще не успели получить новые истребители, — предположил я.
Петухов недавно был на курсах, встречался с летчиками с западных границ, ездил на авиационный завод, видел новые боевые машины, поэтому со знанием дела заявил:
— Перевооружение идет полным ходом. Теперь наша промышленность начнет печь аэропланы, как блины. Так что скоро все их получат. Ну, а на первых порах можно повоевать на И-шестнадцатых и на «чайках».
Квадратное, с веснушками лицо Петухова выражало уверенность. Он говорил убежденно и горячо, не заметив даже, как с носа упала защитная бумажка, обнажив обожженную кожу.
— Ну и черт с ней! — проговорил он на мое напоминание о бумажке. — Обойдусь без нее… Пойдем посидим в тени, а то с самого утра на ногах.
Сели на самолетный чехол под крылом. Тут же находился полевой телефон.
— Здесь мой КП, — пояснил Сережа, поглаживая шелушившийся нос. — Паршивый «руль», никак не хочет привыкать к южному солнцу. Второе лето мучаюсь…
— Ничего, воевать тебе он не помешает!
— К новому году война должна закончиться, — убежденно отозвался Петухов. — Рабочий класс Германии поможет…
К нам пришел заместитель командира полка по политчасти Иван Федорович Кузмичев и рассказал о правительственном сообщении, переданном по радио в 12 часов дня. Впервые узнали: бои идут от Баренцева и до Черного моря, немцы уже бомбили наши города, находящиеся глубоко в тылу.
Не сговариваясь, почти одновременно спросили:
— А как Турция, Иран?
— Пока неизвестно.
Небольшая фигура Петухова напружинилась.
— Черт побери, нужно смотреть за воздухом. — И, поднявшись из-под крыла, он стал обшаривать глазами небо.
Удивительно веселую музыку, песни передавало московское радио в первый день войны. Да и сведения о ходе боевых действий поступали спокойные. Ничего угрожающего, опасного не чувствовалось. Наоборот, сквозил оптимизм. Это до некоторой степени гармонировало и с нашим настроением. Но вот прошел второй день войны, третий… Из уст в уста полетели тревожные вести. Да и в оперативных сводках замелькали неутешительные сообщения. По всему было видно, что войска противника стремительно продвигаются в глубь страны. Турецкие и иранские пограничные части тоже начали подозрительную возню. Днем и ночью мы несли боевое дежурство. Однажды рано утром командир полка вызвал меня в штаб и по секрету сообщил: