Страница 1 из 83
Под покровом ночи
Зима в Армении выдалась на редкость суровой. Никто не думал, что сюда, в солнечный край, придут настоящие русские морозы. Снег, как назло, лежал долго, таял медленно. Ненастье задерживало приход весны. Аэродромы раскисли. Мы вынуждены были сидеть в классах и заниматься теорией. Хотя все сознавали важность командирской учебы, без полетов она надоела. Хотелось в воздух. Летчики то и дело поглядывали в небо: по погоде, как по расписанию, идет жизнь в авиации. Погода определяет настроение людей, их мысли и чувства. Она пока главный дирижер в нашем летном оркестре.
И вот наконец небо прояснилось. Солнце щедро залило землю, все засияло яркими красками, зацвело. И, как водится на юге, хорошая погода установилась надолго.
Сегодня у нас необычные полеты. На старте будет командующий Военно-воздушными силами Закавказского военного округа дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации С. П. Денисов, Наша эскадрилья за год в Закавказье хорошо освоила ночные полеты. Почти все летчики с боевым опытом — воевали на Халхин-Голе и Карельском перешейке. Народ опытный, зрелый. Кое-кого надо повышать по службе. Командующему это все известно. Чтобы не ошибиться в назначении, генерал решил еще раз побывать у нас на полетах.
Пятнадцать серебристых машин И-153 («чайки») крыло в крыло вытянулись в одну линию. Перед ними — строй из пятнадцати летчиков, слушающих последние указания командира эскадрильи капитана К. Д. Кочеткова.
С Константином Дмитриевичем я познакомился еще в Монголии. После разгрома японских захватчиков нашу разведывательную часть расформировали, а меня назначили комиссаром эскадрильи, которой он командовал. С тех пор и работаем вместе. Обычно спокойный, уравновешенный, он сейчас волнуется. Чистое, моложавое лицо в возбужденном румянце. В мягком голосе слышны хрипловатые нотки. Смелый летчик, душевный человек, он почему-то тушуется перед старшими командирами.
Видно, не каждый может выглядеть перед начальником таким, каков есть на самом деле.
Комэска повернулся в сторону штаба полка. Оттуда, из-за белого двухэтажного дома, должен появиться командующий. Но его пока нет. Константин Дмитриевич, видно, довольный этим, улыбается:
— Задерживается начальство. Наверно, явится, когда начнем ночные полеты. — И, прежде чем распустить летчиков, еще раз окинул взглядом горизонт: не портится ли погода? Небо чистое, будто только что вымыто.
Весенние теплые сумерки медленно опускались на землю. Аэродром, словно бледно-розовой изгородью, окружили цветущие сады. За ними вдали — зубчатый горный горизонт, прозрачный от края до края. Только там, где раскинулся завод «Каучук», в небо поднимался черный дымок.
— Это ничего, летать не помешает, — заметил Кочетков и взглянул на меня: — Как, комиссар, начнем?
Константин Дмитриевич, несмотря на то что уже были введены заместители командиров по политической части, называл меня по-прежнему. Сейчас он вряд ли нуждался в моем согласии, просто хотел убедиться, не опрометчиво ли начинать полеты без командующего.
— Разрешение уже дано…
— Так-то это так… — словно про себя сказал Кочетков, и задумался. Его небольшая фигура, выражавшая нерешительность, показалась мне еще меньше. Потом он опять повернулся в сторону штаба полка, где по-прежнему никого не было, и подал команду:
— По самолетам!
Одна за другой машины отрываются от земли, устремляясь в безоблачную даль. Вечерний воздух густ и спокоен. Такое ощущение, будто ты не летишь, а плывешь по чистой глади спящего океана — кругом берега с причудливыми нагромождениями гор, со снежными вершинами. Под тобой движется темнеющая земля, на нее опускается ночь.
Набираю высоту. И вот уже долина Аракса. Здесь по реке проходит государственная граница с Турцией. Держусь от темной извилистой ленты подальше. Как ни близко аэродром от Турции, мы ни разу не нарушали границы. Неприкосновенность соседнего государства для нас — закон.
Прохожу над Ереваном. В городе зажглись огни. Темнота сразу стала еще гуще, приборы в кабине сливаются. Включаю специальную подсветку. Фосфоресцирующие стрелки и циферблаты сразу озаряются бледно-синим светом.
Направляюсь в зону техники пилотирования. Сейчас мы особенно много занимаемся высшим пилотажем. Дело в том, что кем-то из старших начальников было запрещено выполнять ряд фигур высшего пилотажа, так как большинство их якобы редко применяется истребителями в бою. Недавно этот странный приказ отменили, и теперь мы старательно восполняем пробел в боевой подготовке.
Высота три тысячи метров. Самолет направляю носом на аэродром. Под левым крылом — город. Центр — площадь Владимира Ильича Ленина — выделяется в море огней разноцветным сиянием. Впереди темнеющую синеву неба разрезают два острых зуба Большого и Малого Арарата. Кажется, горы совсем близко, но зрительное впечатление на расстоянии обманчиво: до этих гигантов шестьдесят километров. Правее в своем величавом спокойствии застыл Алагез, укрытый белым зимним ковром. Алагез облетан нами вдоль и поперек. Эти горы самые высокие, и солнце еще освещает их макушки. Все остальное на земле уже утопает во мраке ночи.
Начинаю мелкий вираж. Нос машины медленно режет горизонт. Контролирую по приборам скорость. Стрелка устойчиво держится на нужной цифре. Хорошо! Только уж очень вяло, сонливо ползут небо, горы — за это многие летчики и не любят мелкие виражи. Второй вираж уже делаю с большим креном.
Затем перехожу к глубоким виражам. Штука эта сложная, пожалуй, сложней любых переворотов и петель. Без глубоких виражей не обходится ни один бой. За десять-одиннадцать секунд «чайка» делает полный вираж, и в этом ее преимущество перед другими истребителями. Качество ценное, но беда в другом — маловата скорость. Кстати, во всех передовых странах уже нет истребителей-бипланов, у нас же ими вооружены целые полки и дивизии.
Ориентиром для определения направления виража беру белый шпиль Большого Арарата (пока еще он заметен). Плавно, но с ускорением кладу самолет влево и даю мотору полную силу. Машина постепенно увеличивает вращательную скорость. По носу самолета определяю крен в семьдесят пять градусов и удерживаю его в таком положении. Темный извилистый горизонт стремительно бежит передо мной. Центробежные силы вдавливают тело в сиденье. Перегрузка превышает мой вес в четыре-пять раз. Дыхание сдавлено, руки и ноги плохо повинуются, веки слипаются — трудно управлять самолетом. А в эти секунды как раз требуется самое большое внимание к машине; она хочет опустить нос, замедлить вращение, увеличить скорость. Все ее норовистые порывы нужно обуздать. Я весь — внимание. И самолет послушно делает то, что хочет летчик. Если все выполнено правильно, машина сама сообщит об этом. Так бывает только при вираже.