Страница 67 из 83
Ужин начался. Сидим тесно, но, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Привычное чувство локтя товарища и на празднике так же необходимо, как и в бою. Без хорошей, тесной дружбы нет настоящего отдыха.
На фронте люди не считают недель, безразлично относятся к воскресным дням, но зато годовые праздники в любых условиях отмечать не забывают. Большой праздник для фронтовиков все равно что самый высокий наблюдательный пункт. Каждый боец самокритично оглядывается назад. И путь, путь побед и поражений, освещенный пожарами войны, порой окропленный собственной кровью, особенно ярко видится в торжественные дни. Оценив прошлое, мысленно уносишься вперед, хочется разглядеть свои будущие дороги.
Нет, далеко не такое настроение было у нас в августовские дни 1941—1942 годов. Тогда наша армия отходила. Теперь наступаем. Правда, уже восемь дней как приходится отбивать яростные атаки врага, пытающегося сорвать продвижение советских войск.
Немцы, собрав все резервы, наспех бросают их в бой. Первая попытка прорваться с юга на Богодухов успеха не имела. Сегодня фашисты нанесли новый сильный контрудар с запада, со стороны Ахтырки. Командование Воронежского фронта уже ждало здесь натиска врага, и он был встречен в полной боевой готовности. В бой вступила из резерва 47-я армия. Кроме того, поближе к Ахтырке была выдвинута 4-я гвардейская.
Хотя мы и не знали замысла командования, но с воздуха очень хорошо видели свои войска. Это придавало уверенность, что ахтырская группировка неприятеля будет разгромлена. Но командование призывает нас не обольщаться. Поздравляя собравшихся с праздником, заместитель командира полка по политической части подполковник Клюев говорит:
— Фашистская армия еще сильна. Чтобы ее разгромить, предстоит упорная борьба. Сейчас надо помочь наземным войскам разгромить ахтырскую группировку. А там откроется дорога на Киев, Польшу, Чехословакию, Берлин…
На лицах людей, внимательно слушающих Клюева, праздничные улыбки.
— Да, теперь не сорок первый, — мечтательно говорит капитан Рогачев и рассказывает об одном из эпизодов начального периода войны:
— Собрались мы на уцелевших машинах улетать на восток. Немцы уже аэродром обходят. Слышится стрельба. Рядом — большие вещевые склады. Ребята советуют съездить туда и взять на складе реглан — все равно тыловики не скоро выдадут новый взамен сгоревшего на аэродроме при бомбежке. Поехал. Там какой-то майор с бойцами орудует: то ли поджигать хочет склад, то ли защищать — не пойму. Говорю: «Чем добру пропадать, дайте мне реглан, у вас же сотни». — «Не имею права разбазаривать социалистическую собственность. Согласно плану боевой тревоги обязан часть имущества перевезти на другие склады. — И майор назвал город западнее аэродрома, который уже захватили оккупанты. — Жду только машины». Я возмутился. Сейчас, говорю, сюда фашисты ворвутся, нужно все имущество сжечь и скорее отходить. Майор как закричит: «Без приказа разве можно отступать?! Ты провокатор!» — И отдал распоряжение арестовать меня. Может, для меня эта встреча и плохо бы кончилась, если бы к аэродрому не подошла девятка «юнкерсов». Они, конечно, хотели добить наши самолеты. В это время прилетели И-шестнадцатые и давай сверху колошматить фашистов. Троих сбили, остальные — наутек. Бомбы на аэродром не попали, а на склады штуки две угодили. Я этим воспользовался и сбежал из-под ареста.
— А реглан не захватил? — смеясь, спросил Сачков.
— Тут уже не до реглана было… И ведь майора трудно в чем-либо обвинить. Никакой связи ни с кем он не имел — немецкие диверсанты все провода перерезали. Действовал честно, как предусматривалось планом боевой тревоги. А по этому плану склады должны были переводить на запад. Ведь в случае нападения на нас мы рассчитывали бить противника на его же территории.
В этот вечер, когда отмечался традиционный авиационный праздник, мы много говорили о боевых делах. Разбирали свои прошлые ошибки. Ведь каждому еще предстояла очень длинная военная дорога, и все хотели пройти ее победоносно и с меньшими потерями. До войны зачастую не замечали своих слабостей, порой даже умалчивали о них. Теперь смело вскрывали промахи, недостатки. И в этой самокритике чувствовалась сила людей, их глубокая вера в превосходство над врагом.
Чернышев запел:
— Емельян, видать, «месс», которого ты сегодня рубанул, успел-таки тебе засушить голосовые связки, — смеется Сачков. — Ты очень басишь.
— Берегу лирические нотки на твою свадьбу, — парирует Чернышев. И, собрав с тарелок остатки мяса, любовно дает их Варвару, лежащему у ног.
К одинокому певцу подходят летчики-штурмовики. Лейтенант, усаживаясь с Чернышевым, говорит:
— А я тебя узнал. Эх, собашник… Нигде с этим зверьем не расстаешься.
Чернышев улыбается:
— Ты, Костя, приметами пользуешься, как тот мальчик, который убил шесть мух и определил, что из них четыре мамы и две папы…
— Как он узнал?
— Очень просто: четыре сидели на зеркале, а две на горлышке бутылки.
Шутки сменялись деловыми разговорами. И это понятно: полку на «яках» не так много приходилось летать совместно со штурмовиками Ил-2, и тактика прикрытия отработана еще слабовато. Теперь мы на одном аэродроме, и предстоит длительная совместная работа. Тесный контакт с ними устанавливается впервые, поэтому сразу возникло много тем, требующих неотложного обсуждения.
Штурмовики летали, как правило, в колонне пятерок или шестерок. Мы прикрывали непосредственным сопровождением все группы. Это распыляло силы, сковывало свободу действий, и часто во время боя к замыкающим «илам» прорывались немецкие истребители. Сегодня впервые попытались изменить боевой порядок. Ведущую группу непосредственно не прикрывали, и только треть самолетов шла сзади замыкающих «илов». Остальные истребители рассредоточивались по высотам. Штурмовикам это показалось рискованным.
— Так немцы легко могут вас оттеснить и потом расправятся с нами. Не лучше ли держаться поближе?
— Вы любите, чтобы вас окаймляли вкруговую, — горячился Миша Сачков. — А зачем? Сами прекрасно защитите свои передние самолеты пушками задней группы. У вас же огонь сильнее. Только не нужно растягиваться. А задних-то уж мы, будьте уверены, прикроем надежно!