Истребители

Женя Шинкаренко, кряжистый, низкорослый крепыш, «держал банчек». Его крупное смуглое лицо с темной синевой от чисто выбритой бороды, с густыми, сросшимися бровями и толстыми губами на первый взгляд могло показаться свирепым. Но стоило ему открыть белозубый рот и произнести хотя бы два слова, как оно становилось на редкость симпатичным.

— Я говорю своему комэске, — рассказывал Шинкаренко, — сжальтесь, не посылайте в разведчики, хочу драться с японцами… А он: «Разведчики сталкиваются с противником еще побольше, чем мы! Вас командование посылает на ответственное дело, а вы куражитесь!»

— А вообще, Женя, он прав, — отзывается командир звена Павел Кулаков. — Нам придется воздушные бои вести частенько…

— Брось чепуху пороть! — перебивает его другой командир звена Анатолий Комоса. — Будем утюжить воздух, и все!

До палатки доносится суховатая, точно рвется крепкое полотно, стрельба авиационных пулеметов «ШКАС». Слышится отдаленный рокот моторов. Мы смотрим в сторону фронта. На горизонте чуть заметно — точно комариная стая — крутятся самолеты.

Гринев вскакивает и, застегивая шлем, кричит в палатку:

— Капитан Борзяк! Связь со штабом группы установлена?

— Штаб группы на проводе!

— Передайте: вылетаем!..

Командир отдает указания:

— Звено Кулакова пойдет левее меня, Комоса — правее. Все ясно?..

Начальник штаба поспешно выбегает из палатки:

— Товарищ командир! Меня только что предупредили, чтобы мы не вылетали, сегодня нам день дан на организацию…

— Какая там организация?! — горячится Гринев. — А если нас будут сейчас штурмовать, мы тоже организацией будем заниматься? Ну-ка, быстро спроси!

Маленькая фигурка капитана юркнула в палатку. Мы напряженно слушаем его разговор, не сводя глаз с самолетов, вступивших в бой.

— Нет нужды?.. Без нас справятся?..

— Так нас здесь могут всех на земле пощелкать! — гневно восклицает Гринев.

— На зрячего не разрешают подняться, а ты — «частенько»… — язвительно шепчет Комоса своему соседу Кулакову.

— Товарищ командир, — докладывает между тем начальник штаба, выходя из палатки, — меня сейчас предупредили: в следующий раз, когда заметим самолеты противника, можно подниматься в воздух, не дожидаясь разрешения.

— А ты говоришь, на зрячего не выпускают! — Кулаков толкает под локоть Комосу.

— Ну, ребята, веселая работенка здесь будет, — мягким баском подхватывает Шинкаренко. — Утюжить воздух, видать, не придется!

— Вылетать бы надо, чего там спрашивать, и так рее видно! — нетерпеливо говорит Комоса.

— Ты, черномазый, снимай шлем, не полетим ведь, — скорее с насмешкой, чем доброжелательно, обращается он к Шинкаренко. — Организацией, слышь, будем заниматься.

В Комосе чувствовалось что-то неуравновешенное, буйное мальчишеское ухарство, всегда мешающее работе коллектива.

— А вам разве не интересно знать план разведки? — спрашиваю я Комосу.

— Какой это план?

— План, предусматривающий, где мы будем летать, с какой целью.

— Ну-у!.. А такой план разве есть? — искренне удивляется он.

— Вот сейчас мы и должны его подробно изучить.

Капитан Борзяк, имея академическое образование и продолжительное время работая в штабах, хорошо разбирался в вопросах военной разведки. Получив задачу для эскадрильи, он быстро оценил особенности ее выполнения одиночным экипажем истребителя, составил очень толковый план разведки. Мы с командиром внимательно его просмотрели и с удовольствием одобрили. План заключался в следующем.

Весь район разведки — 200 километров по фронту и до 100 километров в глубину — делился на участки. Каждый участок предназначался для звена, которое должно изучить его до последнего кустика, до самой маленькой ямки и держать под постоянным наблюдением, просматривая ежедневно не менее трех раз: утром, среди дня и в вечернее время. Дороги, ведущие к железнодорожным станциям Хайлар и Халун-Аршан, брались под особый контроль. При такой организации разведки даже ночные передвижения войск противника не могли остаться бесконтрольными (войска, прибывшие на станцию вечером, не успевали за короткую летнюю ночь добраться до окопов, и их можно было обнаружить утром где-нибудь в пути). Такая организация воздушной разведки совместно с другими средствами позволяла нашему командованию с большей точностью знать, как идет сосредоточение войск противника.

Когда этот план был доведен до летчиков, Кулаков осторожно высказался:

— Залететь-то на 100 километров мы можем, но где сядем? Вдруг горючего не хватит?

— Вот потому нас и подсадили так близко к линии фронта, — сказал Гринев. — Да и народ в эскадрилью подобран, кажется, сообразительный…

— Встанет мотор — спланируем, — пошутил Шинкаренко и уже серьезнее добавил: — Будем летать повыше. Еще премии за экономию горючего получим…

— На войне ордена дают, а не премии, — поправил Комоса.

— А мы люди не гордые, нам можно то и другое.

— А если японские истребители помешают вести разведку? — снова спросил Кулаков.

— Драться будем, — решительно заявил Гринев — На то мы и истребители.

— Что ни говорите, а мне такая работенка понравится, — сказал самый молодой летчик в эскадрилье младший лейтенант Николай Молтенинов.

В конце дня мы провели организационные партийное и комсомольское собрания. Выборы, с разрешения начальника Политического управления Красной Армии, проводились открытым голосованием, при этом каждый имел возможность высказать свое мнение по выдвинутым кандидатурам.

Боевая жизнь подтвердила, что вся партийно-политическая работа должна сосредоточиваться в звене и экипаже. Поэтому в звеньях мы создали партийные группы. Люди проявляли исключительно большой интерес к международной и внутренней политике, к делам на фронте; политические и военные информации, беседы требовалось проводить как можно чаще.

Несмотря на то что эскадрилья собралась из разных полков и люди друг друга до этого почти не знали, в выдвинутых товарищах коллектив не ошибся: все они работали хорошо до самого конца боевых действий. На войне зачастую люди познаются с первой встречи.