Страница 20 из 91
Князь прерывисто вздохнул и тут же, сжав кулаки, мысленно обругал себя за проявление слабости. Ладно, что нет никого. Чуть слышно скрипнула дверь. Князь оглянулся. Сопровождаемый воеводой, вошел юноша лет двадцати, невысокий, но стройный и оттого казавшийся выше своего роста. Строгое красивое лицо, длинные темно-русые волосы, на лбу — свежий рубец от сабельного удара, едва заживший. С ног до головы нежданный гость был закутан в длинный зеленый плащ.
Все это князь разглядел не сразу. Сначала его внимание приковали глаза юноши — холодные, цвета озерного льда, они словно принадлежали другому человеку — мудрому старцу, изведавшему в жизни все мыслимое и немыслимое. Князь даже поморщился, скрывая изумление и некоторый… страх? «Да что же это, — тоскливо промелькнуло в голове, — скоро от каждого куста бегать буду. Укрепи, Господи.»
— Здрав будь, княже, — юноша спокойно кивнул. Не рухнул на колени, не поклонился в пояс — лишь двинул подбородком.
— И ты здравствуй, — высокомерно изрек князь, усаживаясь на резной столец.
— Завтра здесь будут татары, — проговорил юноша, сбросил плащ и опустился на лавку. Под плащом на нем пыли штаны из рысьего меха, такие же сапоги и великолепная кольчуга белой стали, украшенная серебряными изображениями птиц и зверей и золотыми загадочными знаками: молниями, заключенными в круг крестами, скрещенными секирами. Глеб не заметил ни дерзости юноши, ни ею доспеха — так поразило его известие.
— Завтра… Ждали через седьмицу.
— Нет. Сегодня утром тысячи хама Чельгира были в одном переходе от Китежа. Они идут по реке, завтра будут под стенами.
— Сколько их? — быстро спросил Глеб.
— Я видел тысяч пять.
— Пять тысяч? — князь невесело усмехнулся. В Китеже вместе с младенцами столько не наберется. Две сотни ратников, да мужиков в городе сотен двенадцать.
— Княже, — перебил юноша, — я пришел помочь тебе. Мое имя Родомир, я волхв, Перунов жрец.
— Волхв?
Родомир вскинул голову, и его длинные волосы на мгновение закрыли лицо:
— Я волхв, и я могу спасти город, но взамен…
Князь хмуро улыбнулся: «Спаситель…». Он повернулся к Петру Ратишичу, молча стоявшему у окна:
— Как мыслишь, воевода, одолеет сей язычник сорок сотен?
Воевода не успел ответить. Родомир встал, расправил плечи и вытянул руки вперед — с кончиков пальцев сорвались ослепительные молнии, пробили заиндевевшую слюду в оконце и расплавили свинец переплета. В горницу ворвался метельный вихрь. В теплом воздухе снег таял и падал на пол каплями воды. Родомир что-то пробормотал, и ветер стих. Князь и воевода перекрестились, тревожно переглядываясь.
— Священный огонь Сварога-прародителя, малая часть его, — сказал Родомир, пристально всматриваясь в князя. — Огнем я татар не одолею, но не сам я буду биться с ними, призову Перунову дружину.
Глеб медленно поднялся и в задумчивости заходил взад-вперед, постукивая каблуками красных сафьяновых сапог, вопросительно поглядывая на воеводу. Тот долго молчал, поглаживая седую бороду, наконец глухо сказал:
— Все одно, город не сдадим. А поможет волхв — хорошо, не поможет — так мы и сами не лыком шиты. Пойду я, княже, дружину собирать, да народ созову, оружие с кладовых раздам.
Когда тяжелые шаги Петра Ратишича затихли, князь негромко обратился к Родомиру:
— Какая же награда тебе надобна? — он подошел к юноше вплотную. Они стояли друг против друга и внешне были очень похожи — оба темноволосые, светлоглазые — двадцатипятилетний князь и двадцатилетний волхв.
— Ты крещенный, волхв? — неожиданно спросил Глеб. Родомир отрицательно покачал головой
— Я не был бы волхвом, если бы окрестился. Вызвав дружину Перуна для помощи христианам, я потеряю свою силу.
Глеб сделал вид, что не заметил последних слов, и повторил:
— Так какой же награды ты просишь?
— Я прошу немного, княже. Если я одолею татар, пусть с этого дня в твоем княжестве не возбраняется людям вершить священные обряды предков и возлагать требы старым богам. Старые боги уже уходят, но они еще сильны, обильные жертвы могут вернуть их. И тогда они спасут Русь, как спасали ее веками.
— Ты предлагаешь мне перейти в языческую веру?
— Нет же! — Родомир досадливо скривился. — Я не прошу тебя самого возносить хвалу Перуну! Я прошу не мешать делать это истинным сынам Сварога-прародителя, не преследовать их за веру предков. Судьба города или лишняя похвала попов — выбор за тобой, княже.
И тут в зияющее отверстие пробитого окна влетел белый орел и, сложив огромные крылья, сел на плечо волхва. Родомир ласково погладил орла и торжественно произнес:
— Перун слышит нас.
— Быть по сему, — молвил князь решительно, — если благодаря твоей помощи татары не возьмут Китеж, я исполню твою просьбу.
Родомир поклонился:
— Прими мою благодарность, княже. И помни, ты дал слово при Перуновом посланце.
Придерживая птицу, вцепившуюся когтями в его плечо, Родомир еще раз поклонился и вышел.
Князь осенил себя крестным знамением и кликнул гридня, охранявшего дверь:
— Позови отца Никифора. Да поспеши…
Отец Никифор выслушал князя внимательно, спокойно, речь повел издалека — вспомнил и Андрея Первозванного, и Владимира Крестителя, и волхвов, предсказавших рождение Христа. Вспомнил восстание язычников Ходоты, жестоко подавленное Владимиром Мономахом. Долго и складно рассуждал о значении церкви, о важности ее помощи князьям, о чудотворных иконах…
В конце концов Глеб не выдержал:
— Совета твоего прошу, отче! Я и сам православный, но если и впрямь поможет Родомир?! — он покосился на разбитое окно.
— Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, — сухо ответствовал священник, — но, ежели согласишься с язычником, забудь о блаженстве. Незамолимый грех. Едино лишь заступничеством Христовым спасется Китеж. Давно ты, княже, в храме божьем не был, вот и поддался искушению диавольскому. Сегодня после вечерни побеседуем, сын мой, — не слушая князя, отец Никифор удалился.
Глеб подошел к окну, хмуро глядел на город, полускрытый вьюгой. Метель затихала, открывая уже клонившееся к закату солнце. Так, стоя у окна, князь дожидался благовеста в Успенском соборе, созывающего православных к вечерне.
В церковь он пошел пешком; прислушиваясь к скрипу снега под ногами, вспоминал слова деда — Всеволода Великого: «Голос у колоколов погромче княжеского…» Сегодня Глеб хорошо понял смысл этих слов.
… В морозной дымке вставало над Китежем солнце, чистое золото его лучей звенело в хрустальном воздухе, сияло на крестах церквей, высекало льдистые искры из щитов и кольчуг, горело на шеломах ратников, на лезвиях мечей. Город изготовился к бою.
На просторном дворе детинца Родомир вкопал за ночь четыре столба и привязал к ним ноги принадлежавшей пленнику лошади. Сам татарин, накрепко прикрученный к седлу, вращал узкими черными глазами, с ужасом наблюдая за действиями волхва, — тот деловито обкладывал коня и всадника дубовыми и березовыми поленьями, охапками носил бересту. Кричать пленник не мог — Родомир предусмотрительно заткнул ему рот.
Все это Глеб видел из окна пустой сейчас трапезной — Родомир просил, чтобы никто не заходил на двор во время волхования. Князь с любопытством наблюдал за невиданным языческим священнодействием и представлял грядущее неприятное объяснение с отцом Никифором. Увлеченный жертвоприношением и своими мыслями, князь даже не сразу услыхал городской набат.
Набатный колокол бил гулко и тревожно, раскатистое эхо летало над Китежем, запутываясь в узких улочках, отражаясь от бревенчатых стен.
— Пришли, — угрюмо произнес воевода. Он стоял на стене рядом с воротной башней, окруженный несколькими мечниками. По крутой лестнице на стену поднялся Глеб.
На противоположном берегу Светлояра появились первые татары, их низкорослые лошади вязли в снегу, взрывали грудью сугробы и выносили своих всадников на озерный лед, очищенный ночным ветром. Черная волна неудержимо накатывалась из леса, расползалась по льду многоголовым месивом.