Катюша

— Ото ж я дывлюсь, що ты так брыкався, — миролюбиво сказал ему батька, разглядывая кольцо, и поручика застрелили из обреза трехлинейной винтовки Мосина.

Атаман Кругляш был худ, высок, черен и усат. Одевался он в синий китель городового, висевший на нем мешком, и необъятной ширины хромовые галифе. Картину дополняли желтые козловые сапожки на кокетливо скошенном высоком каблуке и мохнатая белая папаха. На правом боку атаман Кругляш носил никелированный маузер в желтой деревянной кобуре, на левом — дрянную, очень тяжелую и неудобную казачью шашку с длинным темляком, а на мизинце левой руки красовался с этого дня и до самой его смерти перстень с бриллиантом на сорок карат, окруженным мелкими рубинами. Лоренцо Торелли носил кольцо на безымянном пальце, но с тех пор утекло много воды, а люди, если верить ученым, становятся год от года крупнее. Говорят, в этом виновата акселерация.

Атаман Кругляш был убит револьверной пулей в затылок, когда на хутор, где третьи сутки подряд бражничала банда, неожиданно налетел сбившийся с дороги эскадрон красных. Некоторые потом удивлялись тому, что бесстрашный атаман был застрелен со спины, хотя чему же тут удивляться: когда убегаешь, волей-неволей приходится поворачиваться к нападающим спиной. Удивление вызывало также и исчезновение дорогого кольца с мизинца атамана. Когда взмыленные кони, всхрапывая, остановились в перелеске, в атаманской тачанке было все: сам атаман, его китель, галифе, сапоги, шашка, маузер и папаха. Был там еще пулемет Гочкиса, хлопец на козлах и батькин “научный консультант” — студент-недоучка, изгнанный некогда из университета за пропаганду анархизма, а пуще того — за систематическую неуспеваемость. Консультант удивлялся пропаже перстня больше всех. Его, конечно, обыскали и хотели вгорячах шлепнуть, но кольца при нем не было, хлопцы понемногу успокоились, и студент получил... нет, не жизнь, а отсрочку. Ведь кольцо-то украл он — на это его образования хватило, хотя до сих пор неизвестно, кто же все-таки застрелил атамана Кругляша.

Отсрочка, впрочем, получилась недлинной. Три месяца спустя отряд чоновцев, совершенно озверевших от плохой кормежки и долгой погони, загнал банду на дно Крутой балки и подчистую выкосил ее из пулеметов. Пуля разбила “научному консультанту” пенсне, которое он носил для пущей важности, и вышибла мозги. Когда он упал, .кольцо Борджиа вывалилось из кармана его узкого студенческого мундирчика и засверкало в пыли...

После этого его трижды пытались вывезти за границу, и все три раза неудачно: молодая Советская власть крепла и матерела прямо на глазах, и первое, что она позаботилась сделать — это навесить крепкие замки на все окна и двери, которые разные угнетатели народных масс прорубили в Европу в прежние темные времена. Тонны золота и гектары испачканного масляной краской холста осели у этих запертых отверстий, но кольцо, судя по всему, теперь выбирало хозяев само. Во всяком случае, оно ни разу не фигурировало в списках изъятого, составленных таможенниками. Оно вообще никогда не фигурировало в списках.

В конце концов один уголовник проиграл его другому в вульгарное “очко”. Можно было считать, что для проигравшего эта история завершилась вполне счастливо, но он-то, чудак, этого не знал и был очень огорчен проигрышем. Вы когда-нибудь видели, как ведут себя наши отечественные бандиты, если они чем-нибудь сильно огорчены? Уверяю вас, на это лучше не смотреть.

Так или иначе, проигравшему поначалу повезло — так же, впрочем, как и выигравшему, который тоже не оценил подарка судьбы.

Валерий Панин по кличке Студент вошел в кабинет и столбом стал в дверях, так что сопровождавший его сержант едва не ткнулся носом в его широкую спину, обтянутую облезлой кожей старенькой пилотской куртки.

— Здравствуй, Студент, — поприветствовал его майор Селиванов. — Проходи, не стесняйся. Вот тебе табуреточка, присаживайся, дружок.

— Объясните, на каком основании вы меня задержали, — чистым, вполне литературным языком потребовал Панин.

— Адвоката вызвать? — деловито осведомился майор.

— Желательно. Вот только одна беда: хороший адвокат к вам сюда не поедет, а недоучка хуже, чем ничего.

— Твоя правда. Так может, все-таки пройдешь? Что ты, в самом деле, как не родной? Сержант, трам-тарарам, почему задержанный стоит в дверях?

— Так он... это... не идет, — отрапортовал сержант.

Был он совсем молоденький, видно, сразу после армии, и смотрел на длинного Панина снизу вверх — тот был на добрую голову выше.

— Пр-р-елестно! — похвалил его Селиванов и снова перевел взгляд на Панина. — Может, хватит ваньку валять? Поговорим?

— Ладно, — сказал Студент, лениво отлепляясь от косяка и усаживаясь на шаткий милицейский табурет. — Раз привезли, разговаривать все равно придется.

Был он высок и широк в плечах, но именно в плечах, а не в талии, без этой тумбообразности, присущей нынешним бритоголовым адептам “качалок” и анаболиков. Весь он казался тонким и гибким, как прут из хорошей стали, и лицо у него было тонкое, сухое, с рельефными желваками, которые так и плясали на скулах. Длинные темно-русые волосы он собирал в конский хвост. Двигался он со свободной грацией человека, полностью владеющего своим телом. Вообще, был он таким, каким когда-то мечтал видеть себя майор Селиванов: весь на погибель бабам и на лютую зависть мужикам, ни прибавить, ни отнять, с одной лишь маленькой поправкой: никогда в жизни майор Селиванов не хотел стать уголовником.

Сержант тут же встал за его левым плечом с таким видом, словно он только что самолично приволок матерого рецидивиста Студента пред светлые очи начальства. Селиванов одним движением брови убрал сопляка в коридор, подальше от позорища, и открыл было рот, но хитроумный Панин опередил его.

— Я вас слушаю, майор, — сказал Студент, небрежным жестом бросая в угол тонкого рта сигарету. — Объясните, из-за чего горит сыр-бор.

— Непременно, — пообещал Селиванов, мысленно скрипнув зубами и начиная понемногу ожесточаться. Студент был, несомненно, крепким орешком. — Орешек знанья тверд, но мы не привыкли отступать, — ввернул он еще одну любимую цитату.

— ...Нам расколоть его поможет киножурнал “Хочу все знать”, — закончил за него задержанный и с тихим щелчком откинул крышку никелированной “Зиппо”.

— А почему, собственно, вас не обыскали? — глядя на зажигалку, спросил майор.

— Так они не успели. Я, знаете ли, от бабушки ушел, и от дедушки ушел...

— С-с-с-с... Ну ладно, что там у вас еще в карманах?

— “Парабеллум”, парочка “Стингеров” и одна-две крылатые ракеты, — сверкнув безупречными зубами, отрапортовал Панин. — Это, само собой, не считая трех килограммов наркоты и взрывного устройства.

— Сержант!!! — заорал Селиванов. В горле запершило, а на пороге возник давешний мальчишка. — Вы что, сержант, окончательно спятили? Почему задержанный не обыскан?! А вот шлепнул бы он меня прямо здесь, что бы ты тогда делал, облом тамбовский?

Сержант на секунду опешил, а потом, сделав зверское лицо, устремился к задержанному.

— Тяжелая у тебя служба, браток, — доверительно сказал ему Панин, поспешно вставая с табурета и поднимая руки к потолку. — Столько всего надо помнить... Я бы нипочем не справился.

Селиванов, яростно ломая спички, закурил последнюю папиросу, швырнул скомканную пачку в корзину для бумаг и стал наблюдать, как сержант неумело лапает задержанного. Наконец на стол перед майором легли пачка сигарет и уже знакомая ему зажигалка. Майор, вопросительно задрав брови, воззрился на сержанта:

— Это что же, все?

— Так точно, — отвечал совершенно уже сбитый с толку сержант. — Больше ничего нет.

Селиванов перевел взгляд с него на Панина.

— Вы свободны, сержант, — сказал он, и тот тихо испарился. — Не понял, — обратился он к Студенту.

— А в чем, собственно, дело? — пожал плечами Панин, снова усаживаясь на табурет. — Меня что, задержали за незаконное ношение табачных изделий? А, понимаю! Это все из-за зажигалки — огнеопасно все-таки...