День поминовения

Варя, человек практичный, ответила осторожно — остерегала Лору от непродуманных решений. Работа в столовой обеспечивает питанием ребенка, и старая хозяйка присматривает за девочкой. Устроиться на завод, где Варя работает бухгалтером, нетрудно, но кем, по какой специальности? “Ты пишешь: только в цех, к станку, только чтобы делать своими руками снаряды, но разве ты можешь работать у станка? Этому надо обучаться. А пока остается одно: разнорабочей, таскать тяжести, уборщицей — возить грязь. Заработок низкий, рабочая карточка обеспечит хлебом, остальное — обед в заводской столовой и редко — выдача по карточкам.

Впрочем, я не хочу тебя пугать, решай сама. Жить можно у нас с мамой, но мы обе работаем. Как ты устроишься с Лилей, не знаю, садики переполнены”.

Весной сорок третьего Лора переехала в Новосибирск и пошла работать на военный завод, эвакуированный из Москвы. Завод выпускал снаряды. Лоре пришлось первые месяцы таскать тяжести и убирать токарный цех. Было трудно, однако Лора знала, что делает нужное для фронта дело, и была довольна. Она хотела стать к станку — точить корпуса снарядов. Старый мастер, дед Гусаков, которого она просила взять се в ученицы, не отказал, но заниматься с нею не имел особого времени, да, видно, и не надеялся на успех.

— Дам-ко я тебе хорошего наставника,— сказал как-то мастер и крикнул: — Корюшкин, подойди, дело есть.

Из глубины цеха отозвался тонкий голос:

— Сейчас.

К ним подошел мальчик лет тринадцати-четырнадцати. Гусаков попросил его поработать с Лорой и оставил их одних.

— Поучить можно,— сказал малый раздумчиво,— но когда? У меня норма, я ее выполняю.

Лоре было неловко отвлекать делового паренька, она сказала робко:

— А если после смены или в перерыв?

— Хлеба дашь, тогда согласен, а без еды какой я учитель? Не потяну.

Сеня Корюшкин работал хорошо, учить взрослую тетеньку ему понравилось — он был специалистом, она — просто теткой. Однако ловкой и настырной, и дело быстро пошло на лад. Год физической работы в Барнауле прибавил силы в руках, но главным двигателем оставалась, как всегда, Лорина одержимость. Она хотела делать снаряды своими руками — она научилась работать на токарном станке.

Тут все складывалось хорошо. Горе было с Лилькой. Оставлять ее дома одну, под замком было опасно — мало что придет в голову ребенку.

Были дни, когда у Вари, ее матери или у Лоры не совпадали часы работы, тогда за девочкой присматривал тот, кто дома. Но в другие дни Лоре приходилось брать ребенка с собой, что официально запрещалось, однако матери с неустроенными детьми были, приходилось с этим считаться. Лилька часами играла где-нибудь в уголке, поближе к матери, чурочками и кольцами из металла. Девочка почти не бывала на свежем воздухе, питалась плохо, была такой худенькой и бледной, что на висках и руках просвечивали голубые жилки, а под глазами лежали тени, отчего глаза были еще больше и печальнее.

Однажды о Лильку чуть не споткнулась предзавкома, обходившая цех,— женщина энергичная и громогласная. Она крикнула:

— Чей это недокормыш путается под ногами? — Ей объяснили чей, она поговорила с мастером, потом подошла к Лоре.— Приходи в завком, принеси документы, поставим ребенка на очередь в санаторный детсад. Говорят, муж у тебя погиб, значит, будешь ждать не так долго.

На следующий день Лора захватила с собой паспорт, эвакуационный лист, справку из института.

— А где похоронка на мужа?

Похоронки не было, Лора объяснила почему.

— Так он не убитый, а пропавший. Все равно должно быть извещение.

Лора не могла объяснить, почему его нет. Лилю поставили на очередь в садик, но сказали, что первоочередницей она быть не может и ждать придется долго. Если, конечно, Лора не добьется извещения о муже.

По дороге в цех Лора заплакала. Это случалось редко — она привыкла держаться, быть твердой всегда, во всем. Разговор в завкоме разбередил ее горе. Но не только это — разговор обидел ее, был жесток, поражал бездушием. Смерть Левы, подтвержденная военкоматом, оформленная справкой, была условием устройства дочери, даже не устройства, а спасения: Лилька тощала и хирела на глазах. Лоре не верили, что отец ребенка погиб, пропал. Но как можно “добиваться извещения”?

“Смертей много, у людей притупляется сочувствие, они теряют осторожность и такт”,— Лора уже старалась оправдать сотрудницу завкома, но убедить себя в се правоте не могла.

В цех она пришла заплаканная, расстроенная. Перерыв кончался, она не успела пойти в столовую.

— Где ты была, девушка? — к Лоре подошла уборщица, тетя Дуся, с миской в руке.— А я тебе второе несу, выпросила. Талончики занесешь. Перекуси. Э, да никак ты плачешь, что, дочку в садик не берут?

Лора заплакала сильнее и закрыла лицо руками. Подошли еще женщины: чего это она — обедать не пошла, плачет?

На них наскочила Ивановна, цеховой профорг.

— Что за собрание — перерыв кончается. Ей объяснили, отчего плачет Лора.

— Дите некуда девать? А ну, мамаши, признавайтесь, у кого бабка дома с детьми сидит?

Женщины молчали. Может, не было бабок, а может, не хотели сказать — понимали, куда клонит Ивановна.

— У меня мама сидит с сынишкой, я поговорю с ней, сказала молодая тихая женщина, тоже станочница, Надя Смирнова.

На следующий день она подошла к Лоре:

— Мать согласилась на недельку, приводи дочку. Захвати что покушать.— И дала адрес.

Лора начала водить Лилю к бабе Мане Марии Тихоновне, пожилой женщине. Девочку она встретила ласково. Пятилетний внучок ее, Саша, обрадовался компании. Поначалу Лиля дичилась, но вскоре ребята разыгрались и через несколько дней подружились. Неделя прошла, баба Маня оставила Лилю еще на неделю, а затем уже не назначала срока.

Сашенька привязался к Лиле, оба не очень бойкие, они хорошо играли вместе. Саша сказал матери:

— Лиля хорошая, она не дерется и не кусается.— В детском саду его, трехлетнего, укусила девочка, и он не забыл. Мальчик добавил: — Знаешь, мама, я люблю Лилю, она такая худенькая, слабенькая — мне ее жалко. Когда война кончится, я на ней женюсь.

Через месяц Лиля начала поправляться. Лора давала дочке достаточно еды,— Надя и ее мать добавляли что могли,— хватало на обед и на ужин. Дети гуляли вместе, после обеда спали. “Пускай девочка ходит,— говорила Мария Тихоновна,— мне не в тягость, а Сашеньке веселее”.

Лора радовалась за дочку, думала, как отблагодарить бабу Маню, но только чтобы не обидеть ее или Надю. Проверила свой чемодан, немало добра оттуда уже было снесено на рынки. Достала шерстяной шарф, связанный тетей Соней. Шарф был красный, молодежный, цвет подходил для черноглазой Лоры, но что скажет баба Маня? Может, отдаст Наде, тоже неплохо. Лоре было немного жаль шарфа — когда она держала его в руках, ей вспоминались тетушки, о которых ничего не было известно.

Все же Лора решила расстаться с красивым шарфом. Мария Тихоновна приняла подарок охотно и даже, к удивлению Лоры, спросила, новый ли шарф, пощупала и посмотрела на свет.

Через несколько дней, когда Лора пришла вечером за дочкой, в комнате у Смирновых вкусно пахло жареным луком и шкварками. Баба Маня скомандовала:

— Ребята, ложки-тарелки на стол! — Подала кастрюльку с пшенной кашей и сковороду, на которой еще скворчали кусочки сала и золотились колечки лука.— Садитесь, детки, и ты садись, поешь с нами.— Баба Маня похвалилась — выгодно сменяла Лорин подарок.— Добрый кусок сала дал дед, да еще пяток луковиц в придачу, на радостях — младший сын вернулся с фронта. Правда, без ноги, но живой. Говорит: “Бабы плачут, а я им: дуры, радоваться надо. Подарю этот кашней сыну, шею повязывать под полушубок — ишь, ясный какой, аж в глаза бьет”.

Кашу, слегка сдобренную салом с луком, ребята съели в минуту и застучали ложками, подчищая тарелки.

— А добавок? — спросил Саша.

— Добавка не будет, я вам и так хорошо положила, надо маме оставить на ужин. Завтра еще сделаем, не скучай.