Страница 16 из 63
— Фамилиё! — крикнула приемщица, перекрывая голоса недовольных.— Куда ж вы идете без квитанции?
— Любовник,— пробормотал босоногий.
— Шуточки! — приемщица вспыхнула.— Говорите фамилиё!
Очередь опять развеселилась: босой! С кошкой в корзинке! Любовник! Вот это любовничка Бог послал вам, девушка!
Лора увидела, что босоногий готов заплакать. Она вышла из очереди с одним чемоданом, оставив Лильку с другими вещами.
— Постойте, не уходите, как же так — босиком в октябре.
— Что делать, что делать,— застонал босоногий,— спасибо, что жив остался.
Он бежал из Конотопа, может, женщина слышала такой город?
Лора открыла чемодан, достала Левины ботинки, совсем новые. Кажется, подойдут по размеру.
— Обуйтесь, садитесь,— она подтолкнула босоногого к скамейке, нашла в чемодане пару носков.
— Я не могу взять, не могу,— забормотал тот,— у меня нету денег заплатить!
— А я не продаю, а просто даю вам, скоро выпадет снег, нельзя босиком...
— Ах, как же, я не смею, не могу, мне нечего дать вам. Вот, если хотите, возьмите кошку, очень умная, очень ласковая кошечка.— Он всхлипнул.
Подошла Лорина очередь, ее окликнули, заторопили. Она сунула Любовнику в руки ботинки с носками, подбежала к окошку. Лилька уже плакала, из очереди поторапливали:
— Скорее, не задерживайте.
— Она ж с дитем,— вступился женский голос. Люди смотрели с осуждением, хмуро — не могли понять этих двоих.
Одна отдает чужому человеку новые ботинки, это же деньги, больше чем деньги,— продукты, хлеб; другой — босой, полуголый и наверняка голодный — попер с собой кошку через весь Советский Союз. Походило на какой-то розыгрыш, цирковой номер, поставленный, чтобы рассмешить людей. Но людям не до смеха, какой уж тут смех, кругом горе, одно слово — война, бездомовье, беженское блуждание, сами разуты, раздеты. А тут с кошкой. А тут вещами швыряются.
Уходя с платформы, от сарая, Лора взглянула на босоногого. Он уже надел один ботинок, вытирал грязной тряпкой другую ногу.
“Боже мой, что с ним будет, с таким недотепой?..” Как она сказала: “Боже мой”? Это она-то! Да был бы Бог, ему сейчас самое время проявить свое могущество — прекратить войну!
В десять утра Лора с дочкой была в здании крайкома, у главного редактора местной газеты.
Нет-нет, он ничего не может сделать, сочувствует, но в штате ни одного места. Извините, прощайте. Тут он взглянул на худенькую, напуганную девочку. Впрочем, если хотите, могу помочь: в нашу столовую посудомойкой. Кажется, есть место, я попрошу, у вас ребенок. Не хмурьтесь — работа в столовой лучше многих других, сами понимаете.
Лора взяла записку, поблагодарила и побежала в эвакопункт — получить талоны на хлеб, узнать, не помогут ли найти какой-нибудь угол. Одна из служащих эвакопункта дала адрес родственницы, она сдает полкомнаты,— может, договоритесь.
Владелица комнаты — захламленной, неметеной — была дряхлой старушкой. Она согласилась присматривать за девочкой, пока мать на работе.
В тот же день после обеда Лора принялась мыть горы посуды. Столовая помещалась в подвале большого крайкомовского дома. Кроме кухни, чуланов и мойки здесь были два зала. Работники столовой называли их “ответственный” и “общий”. Первый был меньше, но чище, кормили в нем получше, и приборы здесь полагались из нержавеющей стали. Для посетителей этого зала готовил повар из ленинградского ресторана, успевший выехать еще до блокады. Для “общего” готовила повариха, толстая тетя Паша. В “ответственном” существовало меню, выбор из двух-трех блюд, в общем — подавали комплексный обед: суп или щи, тощие котлетки, наполовину хлебные, или жареную колбасу с пшенной кашей.
Лора получала этот обед. Суп она съедала тут же с хлебом, а второе уносила домой Лиле. Голодной Лора не была, на этой работе не хотелось есть — все столовское хозяйство вызывало у нее тошноту.
В мойку шла вода из кухонного котла, который не нагревал толком, посуды не хватало, мыть ее приходилось непрерывно все обеденное время. В помещении мойки, где стоял также огромный буфет с посудой, было темновато, пахло болотной сырью и плохим жиром. Это можно было стерпеть, но было в ее работе и более отвратительное, даже страшное.
Когда столовую закрывали для посетителей и работники, поделив между собой оставшиеся порции, расходились, Лора оставалась одна. Наступала тишина, и сразу же из дыр и щелей вылезали крысы. Лоре надо было мыть котлы и кастрюли. Крысы кидались на куски и крошки на полу, на остатки пищи в котлах. Отгонять их следовало с осторожностью. Лора знала: ее приняли на место посудомойки, которую покусала крыса. Анюта плеснула кипятком на дерущихся крыс, одна из них бросилась на женщину. Теперь она лежала в больнице, раны на ногах загноились, врачи боялись общего заражения, кроме того, ей делали прививки от бешенства,— крыса казалась подозрительно агрессивной.
— Почему не травите крыс? — обратилась Лора к заведующей, отработав первую неделю.
Женщина, похожая на большую откормленную свинью, поднявшуюся на задние ноги, взглянула на Лору заплывшими глазками и ответила:
— Не лезьте не в свое дело.
Лора возмутилась:
— Приходите сюда вечером и узнаете, мое это дело или не мое. Попробуйте мыть котлы, в которых дерутся крысы. Всем известно — крысы разносят заразу. Я вызову санинспекцию.
На следующий день в кухне поставили три крысоловки, сразу же в них попались крысы. В крысином царстве начался переполох. Крысы визжали, лезли на столы, на теплую плиту. Лора обратилась с жалобой в местком. По вечерам обязали сторожа, охраняющего здание, наведываться в столовую, пока Лора не кончит работать.
Старик ходил, стучал палкой и разговаривал с крысами, как с домашней скотиной. Лора пригрозила заведующей:
— Если меня покусают, я подам на вас в суд.
На следующий день шеф-повар подозвал Лору и выдал ей в двух судках полный обед — домой, для дочки. Лора взяла, растроганная, поблагодарила, она приняла это как сочувствие одного эвакуированного к другому. Лилька ела, счастливая, наваристые щи и тушеное мясо. Щей хватило и для бабуси-хозяйки.
Назавтра Лора опять получила обед из “ответственного” меню, теперь каждый день ей давали обед домой. Лора поняла: это дополнительная оплата, премия, плата за страх, вернее, за невмешательство. Она назвала это “крысиной прибавкой”. Отказаться у нее не было сил — Лилька очень недоедала.
Удивительное животное крыса. Она плодится особенно в годы бедствий, захватывает дома, подвалы, бросается в склады, в пищеблоки и пекарни. Кажется, чем беднее люди, чем голоднее жизнь, тем больше жиреют и ликуют крысы. Зловещие твари!
Лора считала, что крысы — тоже гитлеровское войско, связанное со штабом фюрера. Она находила среди крыс и Геринга, и Геббельса. Последним была тощая длинная крыса, которой, в отличие от крысы-Геринга, не доставалось объедков. Геббельс визжал особенно пронзительно, его часто кусали другие крысы.
“Нет, надо отсюда двигать”,— говорила себе Лора. И дело не в крысах, хотя и в них, конечно, тоже. Однако не только. Надо работать не за котлету для Лильки и жидкий суп для себя. Нужно работать на фронт — для всех.
И Лора решила написать еще раз в Новосибирск, своей однокурснице по Плехановскому Варе, которая звала ее в самом начале войны, когда Киев сотрясали бомбежки. Сама Варя была сибирячка, жила в Челябинске, вышла замуж в Новосибирск. И только прожила с мужем неделю, как — война, и он ушел на фронт.
“Пойду работать на военный завод или буду опять проситься на фронт, а Лилю отдам в детдом — она уже большая”.
Лора обращалась в военкоматы в тех местах, где они останавливались, двигаясь постепенно на восток. “У меня муж пропал без вести”,— подкрепляла она свою просьбу. “А как ребенок? Если вас убьют, дочь останется сиротой”. Лора отвечала убежденно: “У нас в стране сирот нет, будет воспитываться в детдоме”. Но на фронт Лору не брали.
Она описала Варе свою жизнь с журналистским огоньком, с юмором. Но кончалось письмо грустно. Лева, конечно, погиб, хотя официально это не установлено, она одинока, работа в столовой ей не по душе.