Страница 21 из 115
Совершенно противоположна стоицизму философия эпикурейцев. И их сочинения не дошли до нас, за исключением поэмы Лукреция о природе вещей. Но в последней нет ничего, касающегося политики, и все, что мы знаем об этом предмете, мы почерпаем из скудного изложения Диогена Лаэртского в жизнеописании Эпикура. Мы не можем даже сказать, насколько было развито учение эпикурейцев об устройстве человеческих обществ.
Как стоики были продолжателями киников, так эпикурейцы являются наследниками киренаиков. Но и они возвели субъективное воззрение сократической школы на степень систематического миросозерцания. Впрочем, и в этом отношении они не произвели ничего существенно нового, в приложении к природе они целиком заимствовали атомистическое учение Демокрита, от которого они отличаются тем, что не физика играет у них главную роль, а этика. Такое заимствование было естественно, как скоро материя полагалась в основание всего сущего. Из двух противоположных начал бытия, разума и материи, которые у Платона и Аристотеля возводились к идеальному единству, стоики приняли за основание разум, эпикурейцы — материю, т. е. элемент бесконечного разнообразия, источник всех частных сил. Привести эти силы к каким-либо твердым основам нет возможности иначе, как признавши первоначальные, неделимые частицы, из которых все составляется. Философский материализм неизбежно к этому приходит. По этой теории, атомы движутся в пустоте, и из разнообразного их сочетания строится весь мир. Человек сам не что иное, как произведение материальных сил. Таким образом, материализм является у эпикурейцев основным началом как теоретического, так и практического их учения. В познании единственным мерилом истины они считали внешние чувства. Человек все свои впечатления получает извне, разум приводит эти впечатления в соотношение между собою и обобщает их, но выработанный таким способом положения нуждаются в поверке, которую опять может дать один опыт. Одним словом, эпикурейская система познания — чистый сенсуализм. Они являются предшественниками Локка и французской школы XVIII века. В практической же области основное их начало — счастье или наслаждение. Оно составляет цель человека, к нему стремится всякое живое существо. Это единственное безусловное добро, точно так же как страдание — единственное безусловное зло. Но эпикурейцы не поставляли, как киренаики, целью человека отдельное наслаждение, а возводили теорию счастья к общим началам. Одно удовольствие может противоречить другому, следовательно, нужен между ними благоразумный выбор. Мало того: всякое наслаждение основано на потребности, т. е. на страдании, следовательно, всегда неразлучно со страданием. Избежать последнего можно, только стараясь освободиться от потребностей. Поэтому истинное счастье состоит не столько в положительном удовольствии, сколько в отсутствии страданий, точно так же, как истинное богатство состоит в умерении своих желаний. Высшая же цель человека — безмятежность духа, которая дается внутренним состоянием души, правильною деятельностью разума, умеющего отличать прочное наслаждение от преходящего. Таким образом, эпикурейцы в этом отношении пришли к одному результату со стоиками, отправляясь от противоположной точки зрения. Они также изображали идеал мудрого, сохраняющего свое спокойствие даже среди жесточайших страданий. У тех и у других личное начало является преобладающим.
Это начало вполне отражается в воззрениях эпикурейцев на нравственность и на политику. Добродетель, по их понятиям, не что иное, как средство для доставления человеку счастья. Пользою определяется правда, которая состоит в том, чтобы друг другу не вредить. Польза же составляет цель всякого общежития. Государство и закон установляются волею людей для взаимного обеспечения. Единственное основание права — договор; где нет договора, нет и права. Но так как люди вступают в договор для собственной пользы, то как скоро закон перестает быть полезным человеку, так он теряет для него обязательную силу. Однако, имея в виду, что законы вообще установляются для пользы людей, их следует уважать. Безумный старается обойти закон, чтобы приобрести себе лишнее; мудрый, напротив, исполняет его, зная, что нет возможности избежать воздаяния за несправедливость. Соблюдать законы и жить в мире со всеми — единственное средство достигнуть счастья и избавиться от постоянного страха наказания. Мудрый не вмешивается однако в государственные дела, когда этого не требует необходимость, ибо эти занятия нарушают безмятежность духа.
Из всего этого ясно, что учение эпикурейцев было отрицанием нравственного закона, которому люди обязаны подчиняться. Все выводилось из личной пользы и личной воли человека. Возражая на эти воззрения, стоики справедливо говорили, что по началам эпикурейцев, преступление состоит не в том, чтобы украсть, а в том, чтобы попасться в воровстве. И точно, как скоро в основание всей человеческой деятельности полагается личное счастье, нравственное начало должно исчезнуть. Все ограничивается большим или меньшим благоразумием.
Эти две противоположные школы, стоики и эпикурейцы, имели огромное влияние на умственное и нравственное развитие древнего мира в последние времена римской республики и в первые века империи. Но стоики играли несравненно более значительную роль, нежели эпикурейцы. Видя падение всех жизненных основ, на которых держалось древнее общество, лучшие люди того времени искали убежища в отвлеченном нравственном начале, которого строгость давала им твердость духа, способную противостоять всем искушениям и возвысить человека над теми картинами ужаса и разврата, которые представлял в то время римский мир. Общее нравственное начало одно представлялось и связующим элементом общества при безмерном расширении Римской империи, вне этого оставалась одна голая сила, которая должна была заменить исчезнувший народный дух. Эпикуреизм, напротив, не заключал в себе ничего, кроме разлагающих начал. Уединяя человека, погружая его в личный эгоизм, он мог доставить ему некоторые наслаждения, но для общества он оставался бесплодным. Личность в древнем мире являлась только средоточием частных интересов, разрушительных для общего союза. Она не успела еще выработать в себе той энергии, той созидающей силы, с которыми она выступила в новом мире. Поэтому в новое время роли переменились. Здесь опять являются учения, соответствующие стоическому и эпикурейскому, но последние занимают первенствующее место. Личность в новом мире не отрешается от общества, а вступает в него со всеми своими требованиями и старается построить общественное здание на началах свободы. Отсюда то значение, которое имеют индивидуальные теории у новых народов. Это не мешает им и в наше время грешить односторонностью. Взятое в своей исключительности как единственная основа всех человеческих отношений, личное начало несомненно ведет к уничтожению нравственного закона и к разрушению государственного порядка. Это мы подробно увидим впоследствии.
4. Полибий
Эпикурейцы, отправляясь от начала личной пользы, выводили правила для достижения счастья отдельным человеком, но они мало обращали внимания на общественное устройство. Другое учение того времени, выводя также право из начала пользы, указывало, напротив, на те политические формы, которые наиболее обеспечивают свободу и благосостояние граждан. Это воззрение мы встречаем у Полибия, который посвятил шестую главу своей римской истории разбору различных образов правления и преемственного их перехода друг в друга.
По примеру Аристотеля, Полибий принимает шесть образов правления, три правильных и три извращенных. К первым принадлежат царство, аристократия и демократия, которая у Полибия заступает место аристотелевой политии, ко вторым — тирания, олигархия и охлократия. Каждая из правильных форм сама собою, силою вещей, переходит в соответствующую ей извращенную, и все они заменяются одна другою по естественному закону человеческой природы. Полибий излагает эти переходы исторически. Первоначально люди жили стадами, как животные. Ими предводительствовал сильнейший, за которым остальные следовали добровольно. Это естественное правление можно назвать монархиею. С течением времени монархия превращается в царство вследствие присоединения к ней суда и возникновения понятий о добре и зле, о правде и неправде. Это совершилось следующим образом: когда случалось, например, что дети оказывали неблагодарность родителям или получившие благодеяния наносили вред своим благодетелям, тогда люди, рассуждая об этом как разумные существа и перенося эти явления каждый на себя, усматривали, что если с ними случится то же самое, это будет им неприятно. Отправляясь от этой точки зрения, они подобные действия назвали злом, а противоположные им добром. Такое же различие они стали делать между храбростью, доставлявшею им защиту от врагов, и трусостью, которая предавала их на жертву неприятелю. Отсюда родились понятия о добре и зле, и так как добро оказывало пользу всем, а зло приносило общий вред, то люди пришли к убеждению, что одно следует поддерживать наградами, другое устранять наказаниями. Так возникли правда и суд, который естественно был возложен на монарха.