Тень прошлого

Клиент покорно тащился за ней, как бычок на привязи, вяло переступая косолапыми ногами, бессмысленно тараща совершенно пьяные глаза и не переставая лапать своего поводыря за разные интересные места.

– Вот это баба! – восхитился молодой. – Что она с ним вытворяет, это же уму непостижимо!.. Что хочет, то и делает. Вылитая Моника Левински, разве что не такая коровистая….

– Вот только он на Клинтона не тянет, – согласился Балашихин, без особой надобности подкручивая ручки настройки на пульте. – Вот же сморчок бестолковый.

Сам себе могилу роет!

С трудом оторвав взгляд от экрана, молодой удивленно воззрился на него.

– Ты чего, Викторович? Тебе что, его жалко, что ли?

– А почему бы и нет? – пожав плечами, ответил Балашихин. – Тоже ведь человек, хоть и дурак, конечно – Ну, ты даешь! – Молодой даже головой покрутил от изумления. – Ты же профессионал.., извини, конечно, но ты же душегуб.., что же ты его жалеешь?

– А ты не извиняйся, – невесело усмехнулся Балашихин, глядя на экран. Руки его уверенно перемещались по панели управления, задействуя записывающую аппаратуру. – Душегуб, это верно. Ты столько народу по именам не знаешь, сколько я перебил. Но то все были солдаты, а то и такие же, как я.., профессионалы. Они, по крайней мере, могли защищаться.., и защищались. – Он потрогал свой шрам. – А это, – он кивнул на экран, где вовсю шел процесс взаимного раздевания, – не моя специальность. Так что зря ты удивляешься. Удивляться надо мне, на тебя глядя. Неужели тебе не противно?

– Работа у нас такая, Викторович, – примирительно сказал молодой, жадно уставившись в монитор, на экране которого полураздетая парочка повалилась наконец на постель.

– Да, – сказал Балашихин, – работа…

Он бросил последний взгляд на показания приборов, с отвращением стащил с головы наушники, в которых раздавались страстные вздохи и скрип старого дивана-кровати, и вместе с креслом отвернулся от монитора, прикуривая новую сигарету от окурка предыдущей.

Люди наживают себе неприятности очень разными путями и способами. Можно сказать, что этих способов существует столько же, сколько живет на земле людей.

Одним для того, чтобы организовать себе нервотрепку, приходится долго и тяжело трудиться: судьба бережет их от стрессов, и, чтобы преодолеть гигантскую инерцию собственного благополучия, эти счастливчики должны основательно попотеть. Другим же, как, например, Константину Андреевичу Лопатину, достаточно одного неосторожного шага, одного-единственного невзначай оброненного слова, одного неверно истолкованного взгляда или жеста, чтобы вдруг очутиться в помойной яме.

Путь Иллариона Забродова к неприятностям в этот день начался с совершенно невинного решения вымыть наконец потерявшую товарный вид в битве с российскими дорогами машину. Приблизительно в тот час, когда невыспавшийся и злой Николай Викторович Балашихин, вернувшись со своего дежурства и тяпнув на сон грядущий полстакана коньяку, завалился в постель, по обыкновению засунув под подушку заряженный браунинг, свежий после зарядки и продолжительного стояния под душем Илларион Забродов легко сбежал по лестнице с пятого этажа и, дружески похлопав «Лендровер» по забрызганной грязью корме, уселся за руль. Ночевка во дворе, как всегда, прошла без эксцессов: местная шпана отлично знала, кому принадлежит старый «Лендровер» цвета хаки и избегала ссор с чудаковатым пенсионером в камуфляже. Такое положение вещей установилось, разумеется, не сразу, но после нескольких мелких инцидентов за Илларионом окончательно утвердился статус персоны грата, что вызывало неизменную зависть соседей и коллег-автолюбителей.

– Везет же некоторым, – сказал однажды здоровый детина, на целую голову выше и в полтора раза шире Иллариона. – Круглый год машина во дворе ночует, и хоть бы что. А я на одну ночь оставил, и пожалуйста – разули…

– Так в чем проблема? – спросил Забродов. – Вы же наверняка догадываетесь, кто это сделал. Пойдите и заберите свои колеса, только и всего.

Это, конечно, был удар ниже пояса, но Илларион считал, что мужчина должен оставаться мужчиной, невзирая на обстоятельства.

Мужик ушел в расстроенных чувствах и с тех пор смотрел на Забродова весьма косо, вообразив себе, как видно, что Илларион – крестный отец районного масштаба. Иллариона эти косые взгляды всегда забавляли: его нелюбовь к дуракам носила характер скорее юмористический, лишь в минуты крайней усталости переходя в глухое раздражение.

Привычно миновав коварную арку, в которой постоянно били свои машины менее профессиональные и просто менее удачливые водители, Забродов погнал «Лендровер» в мойку. Процесс омовения прошел на удивление быстро и без проблем: очереди на мойке по случаю выходного дня и хорошей погоды не было. Москвичи разъехались по дачам, а те, кому нужно было помыть автомобиль, как видно, решили сделать это бесплатно в одном из окрестных водоемов.

Домой он возвращался не спеша. Теперь, когда машина сияла первозданной чистотой, не было необходимости торопиться и объезжать милицейские посты.

Илларион ненадолго остановился возле магазина, вспомнив, что в доме практически не осталось еды. Их с Балашихиным посиделки нанесли непоправимый урон его продовольственным запасам, не говоря уже о «горюче-смазочных материалах». Свалив пакеты и бутылки на заднее сиденье, он поехал дальше, предварительно водрузив на нос солнцезащитные очки – солнце било прямо в глаза, а пользоваться защитным козырьком Илларион не любил: тот ограничивал видимость.

Забродов усмехнулся, подумав о козырьке. Ну какую, к дьяволу, видимость тот ограничивает? Небо тебе не видно? Так ведь времена, когда надо было смотреть не только вперед и в стороны, но и вверх, давно прошли.

Это Москва, а не горы – здесь не может быть ни засад в скалах на обочине, ни как гром с ясного неба вертолетных атак… Все это осталось там, в прошлой жизни, и возврата к этому не будет.

Это все Балашихин, подумал он, ловко закуривая одной рукой. Явился со своим коньяком и своими разговорами, разбередил душу, старый хрен…