Страница 7 из 303
И если бы от меня потребовали, чтобы я в самом сжатом виде определил, какая же существует разница в нашем деле между истинным искусством и мишурой, то я бы ответил: истинное искусство — это простота, искренность, содержательность и оригинальность, в отличие от мишуры, которая есть вычурность, фальшь, пустословие и банальность. Сообразно этому определению я и предложил бы вам оценивать лиц, подвизающихся у нас на поприще судебного красноречия.
Но пора кончить.
Реклама завершит когда-нибудь свой цикл и, как всякое отрицательное явление жизни, со временем, по воле судеб, принесет свою пользу, ибо самый титул «знаменитости», наконец, опошлеет. И это уравняет людей, даст им больше свободы и уверенности в естественной и справедливой оценке их трудов.
Мне кажется, что вследствие указанных мною особенностей нашего правосудия, русские судебные ораторы должны занять видное место не только в истории общественного развития, но и в истории словесного искусства. Давно уже мне приходит в голову одно сравнение. В Сорбонне над анатомическим театром существует старинная надпись: «His est locus, ubi mors in vitam proficit», т. е. «Вот место, где смерть служит на пользу жизни». В соответствии с этим, чуть ли не с начала моей деятельности я мысленно читаю над судебным зданием следующие слова: «Вот место, где преступление служит на пользу обществу». Конечно, не в том смысле, что здесь наказываются преступники, а в том, что здесь изучаются причины преступления, дабы общество научилось их избегать. Какая громадная задача! Какие для этого нужны крупные таланты! И мне кажется, что исполнить эту задачу могут только судебные ораторы, равные нашим лучшим писателям по глубокому и правдивому изображению жизни, по благородной и художественной простоте слова.
Сергей Аркадьевич Андреевский[1]
Три выдающихся судебных оратора — Ф. Н. Плевако, А. И. Урусов, В. А. Спасович — встретились на этом процессе. Трудно отдать преимущество в состязании кому-либо из бойцов. Знакомство с этим процессом следовало бы рекомендовать всем начинающим судебным ораторам: из речей они могут увидеть, как глубочайшая мысль должна сливаться с простейшим словом, как на суде надо говорить все, что нужно, и только то, что нужно, и научиться, что лучше ничего не сказать, чем сказать ничего.
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
Суду преданы по обвинению в краже процентных бумаг и в употреблении средств для изгнания плода бывший рязанский губернский воинский начальник, полковник Николай Никитич Кострубо-Карицкий, жена штабс-капитана Вера Павловна Дмитриева, 30 лет, врач, коллежский асессор Павел Васильевич Сапожков, 36 лет, инспектор врачебного отделения рязанского губернского правления, статский советник Август Федорович Дюзинг и жена губернского секретаря Елизавета Федоровна Кассель.
Председательствовал товарищ председателя г. Родзевич, обвинял товарищ прокурора Московской судебной палаты В. И. Петров, защищали: Карицкого — присяжный поверенный Ф. Н. Плевако, Дмитриеву — присяжный поверенный князь А. И. Урусов, Дюзинга — присяжный поверенный В. Д. Спасович, Сапожкова — присяжный поверенный Н. М. Городецкий, Кассель — г. Киреевский.
По определению Московской судебной палаты, заменившему обвинительный акт и предложение прокурора Рязанского окружного суда об освобождении от ареста Кострубо-Карицкого, сущность дела состоит в следующем:
1868 года 23 июля тамбовский помещик, майор Переметко-Галич, живший в своем имении Тарков Липецкого уезда, заявил полиции, что у него украдено разных процентных бумаг на 38 тысяч рублей, в числе которых было 7 банковских билетов на предъявителя по 500 рублей каждый, 12 билетов внутреннего с выигрышами займа, выкупные свидетельства на имя его и жены его и другие бумаги. Эти бумаги хранились до того времени в ящике письменного стола, стоявшего в его кабинете. Уезжая из деревни 16 июля, Галич деньги оставил в столе. Возвратившись домой 17 июля, он их не проверял. Также не пересчитывая, 20 июля он взял их с собою, когда собрался ехать в Липецк (деньги находились в двух увязанных пачках). Вернувшись домой 28 числа, он передал пачки жене своей, которая не нашла в пачках 38 тысяч.
Так как письменный стол взломан не был, то г. Галич заявил свое подозрение на прислугу, но кроме отсутствия взлома других доказательств не было. Розыски полиции, продолжавшиеся более трех месяцев, не открыли никаких следов преступления. Наконец, г. Галич узнает, что в начале ноября в г. Ряжске какая-то женщина продала два билета внутреннего с выигрышами займа купцу Морозову и на продажной расписке подписалась: жена майора Буринская. Женщина эта обратила на себя всеобщее внимание своим странным поведением. Далее выяснилось, что та же женщина потеряла на станции Ряжской железной дороги 12 купонов от билетов внутреннего с выигрышами займа, которые тут же на станции и были найдены и возвращены ей, причем она, расписываясь в получении купонов, подписалась: Вера Павловна Дмитриева. Вследствие этого г. Галич, дядя Дмитриевой, подал заявление судебному следователю, объяснив в нем, что подозревает в краже свою племянницу. 8 декабря 1868 года Галич сам допрашивал свою племянницу, но она в краже не созналась. В тот же день ее допрашивал судебный следователь, которому она также в краже не созналась, а лишь объяснила, что продала в Ряжске какому-то купцу билеты и подписалась чужою фамилией, так как не хотела, чтобы узнали, что она была в Ряжске, на станции же при получении купонов подписалась своею фамилией, а на вопрос, откуда взяла деньги, ответила запамятованием. Через несколько дней Дмитриева дала следователю другое показание, в котором рассказала, что четыре года находилась в любовной связи с рязанским губернским воинским начальником полковником Кострубо-Карицким и от него забеременела. Ожидая роды и обманутая ложными схватками, она отправилась в Ряжск, по совету Карицкого, который дал ей на дорогу денег: 4 билета внутреннего с выигрышами займа и 12 купонов от них. В Ряжске из этих билетов два она продала купцу Морозову, остальные два билета и деньги, оставшиеся от продажи, она, приехав в Рязань, отдала Карицкому. Назвалась она Буринской по совету Карицкого. Карицкий говорил ей, что билеты внутреннего с выигрышами займа он купил на какой-то железной дороге. В Ряжске Дмитриева, по ее словам, тотчас по приезде позвала акушерку, которая помогла ей, и боли в животе уменьшились. Возвращаясь в Рязань, дорогой она встретила знакомых уланских офицеров, которым рассказывала, что наглупила в Ряжске, подписавшись чужой фамилией. По приезде в Рязань она говорила Карицкому о краже денег у Галича, и Карицкий просил ее молчать об этом. При этом разговоре она и Карицкий решили поехать вместе в Москву для того, чтобы достать денег, в которых Карицкий нуждался для уплаты за своего делопроизводителя Радугина, растратившего на большую сумму казенных контрамарок. В Москву они поехали в разных вагонах: Карицкий в первом классе, а она с дочерью своей квартирной хозяйки во втором. По приезде в Москву сейчас же взяли карету и ездили по банкирским конторам: были у Юнкера, у Марецкого и в других. В конторы входила Дмитриева одна, Карицкий оставался же в карете. Ни в одной конторе не согласились разменять данные ей Карицким 500-рублевые билеты; везде требовали удостоверения полиции в ее личности, при этом она себя называла Галич, как ей советовал Карицкий. В то время, когда обнаружилась кража, она гостила у дяди в деревне и убедительно просила обыскать себя, но дядя не согласился, сказав, что это лишнее. В Москве она и Карицкий остановились в гостинице «Россия», на Кузнецком мосту; она в гостинице прописалась по виду, выданному ей из канцелярии Карицкого; этот последний назвался чужой фамилией. Когда она спрашивала Карицкого, откуда он взял 500-рублевые билеты, он ей ответил, что это не ее дело. Из Москвы они, по настоянию Карицкого, уехали в тот же день с вечерним поездом обратно в Рязань, хотя раньше предполагали пробыть в Москве несколько дней. В Рязани Карицкий привез ей 8 билетов внутреннего с выигрышами займа, которые просил разменять в банке. Она их разменяла. Почувствовав приближение родов, она в октябре отправилась в Москву, где и разрешилась в Воспитательном доме. Билет для поездки ей выдал Карицкий и на нем написал, что она едет в Москву, а оттуда на богомолье в Троицкую Лавру.
1
Печатается по изд.: Андреевский С. А. Защитительные речи. СПб, 1909.