След тигра

Потом на него вдруг снизошло озарение — внезапное, как все озарения, и такое же яркое. На какой-то миг, будто при вспышке молнии, Глеб увидел всю картину целиком, и картина эта была логичной и непротиворечивой, хотя и достаточно отвратительной. Он попытался вникнуть в детали, но картина помутнела, распалась на части и исчезла, не оставив после себя ничего, кроме разочарования и ощущения потери. Глеб попробовал ухватить свою гениальную догадку за скользкий увертливый хвостик, и это ему почти удалось, он удвоил усилия и вдруг проснулся с уже знакомым ощущением, что проспал что-то очень важное.

Он обнаружил, что лежит на боку, в очень неудобной позе — очевидно, как повалился, так его и оставили, ограничившись тем, что укрыли сверху спальным мешком. Ткань спальника была покрыта крупными каплями росы, трава вокруг поседела от осевшей на ней влаги, и в предрассветных сумерках Глеб увидел, как по казеннику его винтовки, дрожа и оставляя за собой извилистую дорожку, скатилась тяжелая капля конденсата. Между стволами деревьев белесыми клочьями сырой ваты висел отчетливо воняющий болотом туман, чуть подсвеченный оранжевым там, где мерцали, догорая, угли костра.

Очевидно, в момент пробуждения Глеб сильно вздрогнул, потому что сидевший у костра с «сайгой» на коленях Возчиков тут же встрепенулся, схватился за карабин и резко вскинул голову, блеснув плоскими стеклами очков.

— Тише, тише, все в порядке, — негромко сказал Глеб и сел, рассеянно стирая со щеки прилипшие к ней сосновые иголки и мелкий лесной мусор.

С минуту он сидел, вслушиваясь в предутреннюю тишину и пытаясь разобраться в своих ощущениях. Потом остатки сна ушли в землю, как уходит из ванны мыльная вода, если вынуть пробку, и он понял наконец, что никакого озарения у него не было — приснилось что-то, вот и все. Оглядевшись, Глеб не обнаружил в пределах видимости ни насаженных на шесты голов, ни каких-либо иных отклонений от нормы.

— Все в порядке? — спросил он, зевая и с хрустом потягиваясь.

— Да, — вполголоса, чтобы не разбудить Евгению Игоревну, отозвался Возчиков. — Простите, мы не отважились вас трогать, решили дать вам отоспаться…

— Это вы напрасно, — серьезно сказал Глеб, еще раз внимательно оглядываясь по сторонам. — Впрочем, спасибо. Я действительно отлично отдохнул.

Это было вранье чистой воды. Ему стало легче, но ненамного; посмотрев на часы, он понял, что спал от силы часа четыре, да и то вряд ли. Голова по-прежнему напоминала чугунное ядро, в глаза будто песка насыпали, а рот буквально раздирала неудержимая зевота.

— А сами-то вы что же? — спросил он, будто невзначай дотрагиваясь до рукоятки пистолета. Пистолет был на месте и, кажется, весил столько же, сколько и раньше. Впрочем, это еще нуждалось в проверке.

— Не спится, — признался Возчиков и подбросил в костер немного хвороста. На мгновение стало темнее, потом из-под черных веток пробились первые язычки пламени, лизнули сухое дерево и, осмелев, с веселым треском начали карабкаться вверх. — Не спится, — повторил Олег Иванович задумчиво и грустно. — Как-то мне, знаете ли, тревожно. А пожалуй что и страшно. Как подумаю, что он где-то рядом… Сегодня мы придем к зимовью, и там все окончательно решится — так или иначе.

— Почему вы так думаете? — спросил Глеб. Он вынул пистолет из кобуры, осмотрел его и проверил обойму. Пистолет с виду был в порядке, в обойме тепло отсвечивали медью короткие толстые гильзы. Глеб выщелкнул одну, потом еще две, придирчиво оглядел со всех сторон и вставил обратно в обойму — патроны тоже были в порядке. — Почему вы думаете, — продолжал он, ударом ладони загоняя обойму на место и передергивая затвор, — что все решится именно сегодня? Ведь наш враг вовсе не обязан вступать с нами в бой на пороге этой избушки. Кто ему мешает отсидеться в лесу? Кто ему мешал перерезать нам глотки, пока я спал, а вы, по вашим собственным словам, дремали вполглаза?

Возчиков пожал плечами. Отблески огня прыгали в стеклах его очков, струились по стволу карабина.

— Не знаю, — сказал он. — Возможно, Андрей Николаевич боится нас… То есть я хотел сказать — вас. Может быть, он колеблется, не зная, как поступить с Евгенией Игоревной… Он ведь ее по-своему очень любил, знаете ли, вот и не может, наверное, решиться, сделать выбор. Однако он его непременно сделает, и именно сегодня, уверяю вас. Не знаю, в чем тут дело, но я… понимаете, чувствую это вот здесь.

И он постучал себя костлявым кулаком в едва прикрытую лохмотьями куртки цыплячью грудь.

— Чувствуете, — нарочито пренебрежительно передразнил Глеб. — Чувствуете… Ерунда это все, ясно вам? Захочет встретиться — на здоровье. У меня найдется, чем его удивить.

— Не стоит недооценивать противника, — печально произнес Возчиков, баюкая на коленях карабин, как грудного младенца. — Особенно такого противника, как Андрей Николаевич. Лично мне совсем не нравится то, как легко он пропустил нас в глубь своей территории.

— Глупости, — убежденно сказал Глеб. — Подайте-ка лучше рюкзак. Нет, не этот. Рюкзак Тянитолкая подайте. Тот, который несли вы.

— Простите, — сказал Возчиков, — а… зачем вам, если не секрет?

Глеб заметил, что этот светоч знания вовсе не торопится выполнить просьбу, и это ему очень не понравилось, потому что косвенно подтверждало некоторые его подозрения.

— Не секрет, — медленно произнес он, глядя на Возчикова в упор тяжелым, многообещающим взглядом. — Надо. Надо мне, понимаете?

Возчиков поджал губы и, глядя в сторону, с огромной неохотой подал Глебу рюкзак покойного Тянитолкая.

— Гм, — сказал Глеб.

По весу этот рюкзак сильно отличался и от рюкзака Евгении Игоревны, и от его собственного. Он был тяжелее килограмма на два, а то и на все три, и Сиверову стало очень неприятно оттого, что его подозрения начинают оправдываться.

— Карабин в сторонку отложите, — «милицейским» голосом потребовал он, и Возчиков безропотно повиновался.

Наградив его еще одним долгим, подозрительным взглядом, Глеб с нарочитой медлительностью развязал тесемки рюкзака. Он почти наверняка знал, что обнаружит внутри; одного он не знал: как ему объяснить свою находку хотя бы самому себе.