Отражение удара

Вся беда была в том, что он-таки выпил лишнего, и как это часто бывает с подвыпившими людьми, зациклился на одном-единственном предмете. Этим предметом как раз, и оказалась грудь Жанны Токаревой — молодая, выпуклая, задорно вздернутая. Весь вечер, танцуя с девушкой, Сергей Дмитриевич ощущал мимолетные прикосновения волнующих выпуклостей сквозь тонкую ткань рубашки и в конце концов взвинтился до такой степени, что совершенно потерял контроль. У него и в мыслях не было затащить девушку в постель — какая, к черту, может быть постель, когда вокруг полно народа, а жена не спускает с тебя внимательных глаз! — но он буквально сходил с ума, представляя, как положит ладонь на упругую округлость и легонько сожмет, лаская, отыскивая большим пальцем твердый сосок… В результате он так и поступил. Финал был плачевный, но все-таки не такой, каким мог бы быть, по крайней мере, по физиономии он не схлопотал, но ему недвусмысленно дали понять, что такое поведение для хозяина, мягко говоря, неуместно. Он даже протрезвел на какое-то время — короткие, но вполне достаточное для того, чтобы обрадоваться отсутствию свидетелей. Дело происходило на кухне, где они каким-то не вполне понятным образом оказались наедине. В следующее мгновение в кухню вошла Алла Петровна и, хвала аллаху, застала их стоящими в разных углах и мирно беседующими на отвлеченные темы…

Вспомнив о жене, Сергей Дмитриевич задумался как вышло, что ему она сказала одно, а следователю — совсем другое? Я что же было на самом деле две версии полностью противоречили друг другу; по одной Жанна Токарева беседовала с ним о музыке, в то время как Алла Петровна мирно спала в своей постели, по другой же она помогала жене Сергея Дмитриевича мыть посуду, а мирно спал Сергей Дмитриевич… мирно ли?

Вот этот вопрос и занимал его в первую очередь. То, что жена солгала следователю, можно было объяснить вполне убедительно: муж и жена — одна сатана, и нечего устраивать в доме следственный изолятор. Но в свете того, что произошло потом, провал в памяти выглядел довольно зловеще. Тут, на счастье, подошла очередь, и Сергей Дмитриевич не успел додумать мысль до конца. Он попросил у продавщицы бутылку дешевого вина, пачку сигарет и коробок спичек. Расплачиваясь, он почувствовал, что его тянут за рукав, и пережил кратковременное; но очень острое ощущение падения с огромной высоты, вообразив, что это вернулся майор Гранкин с ордером на арест. Нехотя обернувшись, он с облегчением обнаружил рядом не майора, а всего-навсего Стася Яремского, который совал ему в руку скомканную купюру.

— Митрич, возьми пузырек на мою долю, — попросил каменщик. — Выручай, трубы горят.

— Еще одну. — сказал Сергей Дмитриевич продавщице, и та, сделав недовольное лицо, со стуком, брякнула на прилавок еще одну бутылку бормотухи.

У Стася в кармане оказался складной нож, и Сергей Дмитриевич запоздало спохватился: по неопытности он и не подумал о том, как будет срезать полиэтиленовую пробку. Стась вообще оказался человеком запасливым: помимо ножа, в его хозяйстве обнаружился плавленый сырок и лежалое, сильно побитое плодовой мушкой яблоко. Они расположились на скамейке в сквере и откупорили бутылки — сразу обе, чтобы потом не возиться. Стась покромсал сырок толстыми ломтями и разрезал яблоко на четыре части. Сергей Дмитриевич внес свою лепту тем, что расстелил на скамейке носовой платок и выложил на эту импровизированную скатерть свежевскрытую пачку «Мальборо». Увидев сигареты, Стась уважительно подвигал тонкими рыжими бровями и сказал:

— О! Цивильные… Ты же, кажись, не куришь, Митрич?

— Теперь курю, — коротко ответил Шинкарев и закурил.

Первая затяжка прошла как по маслу, словно и не было десяти лет воздержания, только немного закружилась голова. Прислушиваясь к ощущениям, Сергей Дмитриевич вспомнил вычитанное где-то утверждение, что алкоголики, наркоманы и курильщики никогда не излечиваются от своих пагубных пристрастий: они вынуждены постоянно держать себя в руках, все время помня при этом, какой кайф они ловили когда-то. По собственному опыту он знал, что это чистая правда, и теперь, затягиваясь непозволительно дорогой при его доходах сигаретой, испытывал такое же облегчение, какое, наверное, ощущал Сизиф, когда его чертов булыжник, в очередной раз вырвавшись из рук, подскакивая, катился к подножию горы.

Он сделал богатырский глоток из протянутой Стасем бутылки, в полном соответствии с этикетом обтер горлышко ладонью и вернул бутылку каменщику. Тот тоже выпил и, осторожно вытянув из пачки Шинкарева сигарету, закурил. С видом дегустатора выпустив дым, он пожал плечами и сказал:

— Трава.

— Точно, — согласился Сергей Дмитриевич, чувствуя, что хмелеет, и широким взмахом отбросил куда-то в сторону наполовину выкуренную сигарету. — Доставай свои, Стась, Будем курить, как русские люди, а не как какие-то жидомасоны.

Одобрительно ворча, Яремский выложил на скамейку пачку «беломора». Пачка была мятой и грязной от долгого лежания в кармане спецовки, которую Стась никогда не стирал, совершенно справедливо полагая, что это бессмысленное занятие: все равно испачкается.

Шинкарев снова отхлебнул из горлышка. Пойло было отвратительное, но теперь, со второго захода, вкус показался вполне приемлемым. Он отломил кусочек плавленого сырка, понюхал и бросил в рот.

— Ты извини, Стась, — сказал он, жуя. — Я на тебя сегодня немного того… наехал…

— Говно это все, — хрустя яблоком, ответил Яремский. — Работа — она и есть работа, чего про нее говорить. Я сам знаю, что раствор хоронить последнее дело. Жизнь такая сучья, что сам не понимаешь, чего творишь.

— О! — Сергей Дмитриевич значительно поднял кверху палец. — Золотые слова! Это точно — сам не понимаешь… Давай-ка дернем еще… для ясности.

Вечерело. На город опускались холодные сумерки.

На улицах зажглись фонари, замигали разноцветными сполохами огни реклам, диковинными аквариумами засветились витрины. Сквозь анестезирующее воздействие алкогольного тумана Сергей Дмитриевич ощутил, что озябли руки, и вспомнил о перчатках, очень кстати оказавшихся в кармане куртки. Продолжая развивать перед почтительно внимавшим Стасем какую-то свою мысль, касавшуюся разумного общественного устройства — к этому времени они уже прикончили первый «фауст» и ополовинили второй, — Сергей Дмитриевич полез в карман и вынул влажные перчатки. Тупая игла воспоминания шевельнулась под сердцем, но проверенное народное средство от душевных недугов действовало отменно, и Шинкарев принялся расправлять перчатки, с неудовольствием заметив, что они, вдобавок ко всему, еще и перепачканы чем-то скользким и липким. Он опустил глаза и в свете угасающего дня заметил, что перчатки густо перемазаны кровью.

Продолжая говорить, он неторопливо смял перчатки в кулаке и затолкал обратно в карман, радуясь тому, что Яремский сидел сбоку и, скорее всего, ничего не заметил. Не вынимая руки из кармана, он со всей возможной тщательностью вытер ладонь о подкладку. Хмель как рукой сняло, его со страшной силой мутило — чужая загустевшая кровь, казалось, проникала сквозь кожу, отравляя организм, заражая липким холодом насильственной смерти. Он вдруг вспомнил, как пять лет назад забирал из морга тело родственника. В тот раз ему не повезло: он ошибся дверью и сдуру вломился в прозекторскую, где как раз в этот момент полным ходом шла работа. Сергей Дмитриевич тогда заблевал весь пол и долго сидел на скамеечке во дворе, дыша свежим воздухом…

Воспоминание довершило дело: издав мучительный сдавленный звук, Сергей Дмитриевич подскочил, перегнулся через спинку скамьи, и его с чудовищной силой вывернуло наизнанку. Выкашливая остатки содержимого желудка, он почувствовал, как подошедший Стась осторожно постукивает его по спине ладонью.

— Спасибо, — прохрипел он. — Извини…

— Чего там — извини, — спокойно отозвался Яремский. — Не на колени же, в сторонку. Не пошла бормотушка. Бывает, е-н-ть.

— Не пошла, — выпрямляясь, хрипло согласился Шинкарев. — Надо водочки взять. Ты как?