Страница 89 из 223
— Ты? — говорю, не веря. — Это и вправду ты? — И он гладит меня по щеке, царапая мозолями.
Усталый. Припорошенный бурой пылью, что забилась меж звеньев кольчуги. На скуле свежий рубец. Но только он наклоняется поцеловать, как в моей бедовой голове зарождаются какие-то смутные подозрения: я упираюсь в кольчужную грудь и спрашиваю снова:
— Это и вправду ты?
Он озабоченно хмурится.
— За морок приняла? И кто ж тут к тебе клинья подбивает? Вернусь — разыщу! — Васюта тянется к моей левой руке, легко расщёлкивает браслет. Крутит, рассматривая. — Глянь-ка, уже камушек навесила, молодец… Моя вещь, чужого не послушает, не знаешь разве? Теперь веришь?
Он. Подозрения отпускают, и я кидаюсь к нему на шею.
— Ну, ну, — шепчет он, — тише, подружку свою разбудишь… — И находит мои губы. И сжимает в объятьях так, что вот-вот — и затрещат рёбра.
— Васенька, — говорю, едва отпав от поцелуя, — ты что же, ирод, делаешь? Ты зачем уехал? Я ведь против, ты знаешь? И не позволю…
— Молчи, — как тогда, в последнюю ночь, отвечает он. И снова целует. Везде, где только может.
И почему в такой сладкий момент меня посещают мысли совершенно неуместные?
Я ведь не слышала его приезда. Сейчас Чёрту полагалось бы если не пыхать огнём во дворе, то хотя бы шумно переступать с копыта на копыто. Что здесь не так? И почему он сказал: «Вернусь — разыщу…», разве он уже не вернулся? Или он опять набегом, и потом снова умчится неизвестно куда? Нет, никуда я его не пущу, пока не объяснимся!
Я вцепляюсь в могучие плечи, но пальцы проходят сквозь чешую кольчуги. Растерянная и злая, так и сижу какое-то время, без толку всматриваясь в пустоту. Как он сказал? Морок? И сам мороком стал? А может, я просто заснула? Но тогда почему до сих пор губы горят?
И снова неумолчно трезвонят вдали колокольчики.
А где браслет? Сама во сне сняла? Ага, и сама с собой целовалась, конечно…
Отбрасываю лисье покрывало, встаю и озираюсь. Хочу понять: что происходит? Был здесь хоть кто-то, или впрямь почудилось?
Дверь в светлицу закрыта, окно тоже. Душно. Подхожу к окну и вижу на подоконнике букет полевых цветов, мокрый от росы, скреплённый Васютиным браслетом. Наипростейший: не ромашка к ромашке, василёк к васильку, а просто охапка, как если увидишь местинку на лугу или в поле, густо заросшую, захватишь в горсть, сколько войдёт — и с соцветьями, и с колосьями, и с высокими травинами — и отхватишь под корень ножом… Ну и пусть, что малость потрепанный; главное, что Муромец обо мне помнит. Хоть непонятно как появился и неизвестно куда скрылся. Вася-а!
И браслет опять снял, упрямец. Но я уже не возмущаюсь. Уж так у них принято: мужчина решает и за себя, и за свою женщину. В его родном мире иначе и быть не может, в моём — может. К чему спорить? Иллюзия это или другая напасть — но я счастлива была увидеть его снова. Ведь, в сущности, смирилась, что при любом исходе Сороковника мы больше не встретимся, а потому — никаких обид.
Вымачивая рубаху прижатым к груди букетом, я рыщу по кухне в поисках хоть какой-то подходящей ёмкости. В доме одиноких холостяков вазы — большая редкость, поэтому приходится удовольствоваться высоким широкогорлым кувшином. Браслет принципиально водворяю на законное место, кувшин — на стол, сижу и любуюсь, пока не засыпаю там же, уронив голову на руки.
Вечность спустя меня трясёт за плечо Ян.
— Ваня, ты чего тут?
Я таращусь спросонья — на него, потом на цветы, и невольно улыбаюсь.
— Он приходил? — недоверчиво спрашивает Ян. Трогает ромашку, и я даже замираю: а ну, как она растает! Но Ян потирает пальцы, стирая жёлтую пыльцу, и говорит недоумённо, даже обиженно: — А что же ко мне не зашёл? Ты почему не разбудила?
— Ох, Ян, — только и могу сказать. — Сама не пойму, приходил, не приходил… Вот, — киваю на букет, — нашла на окне, на закрытом, а как они там очутились — не знаю. Не знаю!
Он супится.
— А толком сказать не можешь? Был или не был?
И тут я задумываюсь. Если бы не цветы — ещё влажные от росы, такие осязаемые, живые — я, пожалуй, склонилась бы к мысли, что ночной визит мне почудился. Тем временем Ян выглядывает за дверь, просматривает двор. Уже, оказывается, рассветает; то-то спина у меня занемела, полночи провести за столом скрюченной — не шутка.
Ян прикрывает дверь.
— Следов ничьих нет, — говорит хмуро, не глядя на меня. — Сама знаешь, какие от Чёртовых копыт ямищи остаются. Да я бы услышал, если заехал кто. На закрытом окне, говоришь? Нечисто тут. Надо сэра расспросить, когда появится.
Мы одновременно смотрим на букет. Я решительно устанавливаю кувшин на подоконник, меж корзинок с фиалками.
— Мешает он тебе? — спрашиваю сердито. — Пусть стоит! Я тут у вас уже ничему не удивляюсь!
— Сэра спрошу — упрямо бурчит Ян.
Он сердит, и я его понимаю. Неизвестное всегда тревожит, а уж если оно связано с близким человеком — тревожит вдвойне. Да и ум у парня слишком рациональный; это я себе сказала — «Морок, иллюзия, всё может быть!» — и успокоилась, а ему нужно внятное объяснение. И то, что приходится ждать, конечно, бесит.
Тем не менее, по молчаливому уговору мы временно задвигаем проблему на дальний план. Приходится запастись терпением. Сэр Майкл всё же здешний уроженец и уж больше нашего знает о местной магии, ему и карты в руки, а пока что — Ян отправляется, куда и шёл, на утреннюю тренировку, а я ищу, чем заняться. Несмотря на какие-то два-три часа сна меня переполняет жажда деятельности.
Я собираю основательный завтрак на три персоны: предчувствую, что у нашей дорогой принцессы в скором времени проснётся здоровый аппетит. И, собравшись с духом, выскакиваю во двор. Как в ледяную прорубь. Мне нужно убедиться, остались ли при мне мои навыки, поскольку упорное желание мнимого или настоящего Васюты снять с меня злополучный подарок настораживает. Не хватало ещё оказаться во чистом поле наедине с каким-нибудь новоявленным монстром совершенно беспомощной…
Ян, увидев меня, одобрительно кивает, собирает дротики в связку и откладывает, мне же протягивает лук. Похоже, парень всерьёз вызвался не только меня опекать, но и натаскивать и, не появись я добровольно, выманил бы из дому. Опасения мои касательно потери навыков оказываются напрасны, и почти час мы с Яном соревнуемся, благо, останавливать нас теперь на такие пустяки, как правильность стойки или иные нюансы, некому. У меня неплохие единичные результаты, но у Янека — стаж, он обыгрывает меня в скорости. Парень явно форсит, демонстрируя стрельбу с разных позиций: с упором с колена, развернувшись правым боком, прямо, с прицелом от груди, от живота, и даже показывает стрельбу «навесом»: это когда стрела посылается вверх, а при возвращении под воздействием силы тяжести увеличивает разгон и убойную силу в несколько раз. Щит, специально для пробы уложенный на землю, прошивается такими стрелами насквозь.
Я уже собираюсь попросить Яна обучить меня сему искусству, но в это время он кивает куда-то мне за спину.
— Гляди-ка, кто пришёл!
И тут же на нас налетает Нора с приветствиями.
На крылечке поджидает Геля, весёлая, довольная, одетая в замечательный сарафан и белоснежную рубаху. Ага, а наряд-то из укладки, значит, мало того, что из любопытства нос туда сунула — хватило силёнок и тяжёлую крышку откинуть. И выбрала ведь всё по себе, и к лицу ей этот славянский наряд, а я-то думала, она у нас чисто эльф, европейских кровей… Ластонька наша радостно улыбается.
— Доброе утро! Я встала! Смотрите, какое красивое солнце! Ванечка, не найдёшь мне ленточку, а то косу прихватить нечем?
Бедный ребёнок так намолчался, что сейчас так и сыплет словами, как горошком.
— Кукла, — уверенно говорит Ян, и я не сразу понимаю, что он не над Гелей насмешничает, а говорит о куколке у девочки на груди. — Ну, Ваня, истинно обережница. Получилось ведь!
Кажется, я краснею.
— Да с чего же не получится, если всё по правилам… Утро доброе, Геля! Пойдём, поищем ленту, у меня в шкатулке есть; подберём, пока чайник согреется.