Страница 69 из 223
Он продолжает, но я не слушаю.
«…ведь теперь нет необходимости в вашем отъезде…»
И вы, сэр Майкл, туда же. Всё-таки, и вы…
— Иоанна, — окликает он с беспокойством. — Вы меня слышите? С вами всё в порядке?
— Да, — отвечаю. — Да, сэр Майкл. Я вас слышу. — У меня прорывается небольшой истерический смешок. — Конечно, всё в порядке. Не считая того, что утром уехал Васюта, днём у меня на руках умерла Гала, вечером появилась совершенно неадекватная девочка, а завтра вы с воеводой на пару, чего доброго, запрёте меня здесь, в своей комнате, чтобы я не сбежала. А в остальном всё в порядке, дорогой сэр. Можете не волноваться.
— Я вас не совсем понимаю, — он проверяет мой лоб. — Вы здоровы? Почему вас нужно запирать?
— Потому что я не отдаю Васюте свой Сороковник, — поясняю я терпеливо. — Уведомляю вас об этом официально, сэр. Он остаётся при мне.
Я хочу окончательно убедиться в его намерениях.
Взгляд его из сочувствующего становится строгим:
— Это недопустимо, дорогая. Так рисковать собой? Подумайте, ведь вы можете быть… Иоанна?
У меня кружится голова, мне нехорошо. Он заставляет меня присесть и предлагает воды, на которую я смотрю с отвращением: меня явно подташнивает. От него перехлёстывает ко мне тёплая аура: похоже, он сканирует, чтобы выяснить причину недомогания.
— Слишком много на вас обрушилось, дорогая. Вы переутомлены, поэтому отложим наш разговор на завтра. Уже вечер, прилягте, отдохните. Мне остаться, побыть с вами?
Таким тоном я спрашивала девочек, укладывая спать: вам оставить свет, малышки?
— Я справлюсь, — заверяю и даже улыбаюсь. Искренне, между прочим, ведь, в сущности, его отношение ко мне остаётся прежним, трогательно-заботливым, и наши мелкие трения — от его излишнего чувства ответственности. Подумать только: он не может позволить мне рисковать! Это умиляет. Уезжает он успокоенный, а мне того и надо.
Мага исчез ещё раньше.
Ян перетаскивает в мою комнату перину, одеяло и пару подушек. Очень даже у меня неплохое лежбище получается на укладке. Советует:
— Может, отдохнёшь? На тебе ж лица нет…
Качаю головой. Боюсь, что, как вчера, не усну от усталости.
— Тогда поешь.
От одной мысли о еде меня снова тошнит.
— Нет, Ян, не хочется. Лучше подумаем, чем нашу спящую красавицу кормить?
Он с недоумением смотрит на Гелю. А что, мол, не так? Чем она от нас отличается? Приходится пояснить:
— Она же, считай, семь суток ничего не ела. Желудок от еды отвык, его постепенно запускать надо, а то загубим девочку.
— Так бульон нужен, всех больных и раненых им отпаивают. В леднике пара кур, пойду, принесу.
— Умница. А молоко осталось?
— Есть, но тронулось уже.
— Вот и хорошо. Поставлю в тёплое место, пусть на простоквашу скисается. Ей это тоже будет полезно.
Будем отпаивать нашу больную жиденьким, по крайней мере — первый день, а там начнём твёрдую пищу добавлять малыми порциями. Вот только времени до отъезда у меня остаётся мало. Что же нам дальше с ней делать? Не бросать же!
— Вот что, Ваня, — говорит Ян. Он уже притащил кур, отрубает когтистые лапы, кидает Норе. Та с благодарностью тянет угощение под стол. — С ней, с Гелей, надо что-то решать, нам ведь ехать скоро Я так думаю: надо бы её в семью хорошую да большую, чтоб пожила у них, пока в себя придёт.
— В семью — это правильно, — говорю с облегчением. — Чтобы кто-то, на мать-отца похожий, рядом был, и братья, и сестрички… Чем сильней жизнь вокруг кипит, тем быстрее память включится. Молодец, Ян, ты хорошо придумал. У тебя уже есть кто на примете?
— К соседям зайду, — говорит он. — У дядьки Петра недавно дочерей замуж выдали, скучают без девок, вот их и попрошу. Хорошие люди, не откажут.
— Постой, — спохватываюсь. — А что ты ещё сказал? Насчёт того, чтобы НАМ ехать?
Он смотрит на меня, как на чумовую.
— Ну, так, — говорит. — От меня ж Васюта мокрого места не оставит, когда узнает, что ты уехала. Ладно, бить-то не будет, но как я ему в глаза посмотрю? Врать, что не устерёг? Да я тебя и сам одну не отпущу, не надейся. Я ж не Наставник, мне с тобой можно ехать.
— Ян, — говорю, и чувствую, как на лице расползается глупейшая улыбка. — Я-ан! Это же опасно!
Он с грохотом ставит на стол кастрюлю. Берёт курицу и несколькими быстрыми ударами тесака отсекает лапки, крылья, отделяет грудку и спинку, то же самое делает со второй. Кидает птичек в посудину.
— Ну, опасно. А ты думаешь, чему меня дядька учил? воинскому делу — или крестиком вышивать? Ты не гляди, что я пока мелкий: от твоего ящера уж точно отбился бы. Васюта меня в походы брал, я там многому научился. Как в дороге себя вести, где привалы устраивать, костры разводить… Ты, поди, сама-то этого не умеешь?
Всё моё знакомство с живой природой ограничивается несколькими туристическими вылазками, и я невольно признаю доводы Яна. Но всё же колеблюсь. И в то же время восхищаюсь им. Зря он себя называет мелким: поступки у него мужские.
— Орлик мой в казарменной конюшне стоит, — продолжает он. — Надо будет и тебе коня справить, ведь если Лютика начать снаряжать — сэр обо всём догадается да в самом деле запрёт тебя. Такой он, — неожиданно с теплом в голосе добавляет Ян. — Ты уж не серчай.
— Да с чего ты взял? — говорю. — Он так устроен, что по-другому не может. Но ведь и мы не можем, правда?
И больше не отговариваю его от задумки. Даже если заставлю дома сидеть — согласится для виду, а сам втихаря за мной отправится. Я бы, например, так и сделала.
Часа через три просыпается Геля и мы идём купаться. Горячая вода вызывает у неё изумление и восторг, дитятко лупит ладошками по водной поверхности, забрызгивая и стены, и меня, плещется… Я уже говорила о размерах здешней ванны? Она под Васютины габариты заточена, что хорошая джакузи; и я замечаю, между прочим, что в воде наша девочка постепенно оживает. И движения стали энергичнее, и щёки разгорелись, и глаза засияли. Я мою ей голову, она, наклонившись, окунает лицо в воду и пускает пузыри… сознательно, между прочим, балуясь. А вот это уже хорошо! Если считать, что уровень интеллекта у неё недавно был, как у трёхлетнего младенца, то сейчас она стремительно набрала в развитии год, не меньше.
И то хлеб, как говорится.
Я заворачиваю её в большую простыню. Донести? Яна позвать помочь? Но, к моему удивлению, она на собственных ножках добирается до светёлки, причём осмысленно, узнавая дорогу. Ура. Я начинаю думать, что будет не так-то трудно уговорить Петра с семейством на новую постоялицу.
Снова укладываю её в постель, сушу волосы. Ещё раньше, как только она проснулась, я влила в неё пару ложек бульона, и сейчас кормлю снова. Приговариваю: так и будем кушать понемногу и почаще, и вырастем большие, сильные и красивые, хотя куда уж ещё красивее… Она смотрит на меня с благодарностью — честное слово — и губы её шевелятся, словно в попытке повторить за мной сказанное. Я замираю в ожидании. Она в затруднении смотрит на меня, как человек, только что упустивший мысль, улыбается виновато.
— Да какие проблемы, — говорю бодро, — завтра проснёшься — и всё получится. Давай-ка, спи. Тебе оставить свет?
Она кивает. Я ликую.
Но заснуть она никак не может. Вертится с боку на бок, даже вроде начинает негромко постанывать…
— Ты что? — спрашиваю. — Что-то нужно? Проводить тебя в туалет?
Она не отвечает, только странно двигает руками, словно стряхивая с себя что-то. И я покрываюсь потом, вспомнив, как «обиралась» Гала. О нет! Только не это! Осторожно берусь за эти ручки, холодные как ледышки, они трепещут под моими пальцами, дёргаются, вырываются. Она начинает тереться о постель спиной, ногами, как будто у неё всё чешется.
Осторожно приподнимаю одеяло. Осматриваю руки, ноги, снимаю великоватую для неё рубаху. Поначалу мне кажется, что у неё крапивница. Или краснуха? Или скарлатина? Не пойму, что за сыпь проступила по всему телу. Странная сыпь, геометрически правильно размещённая, я бы сказала. Не рассыпанная кое-как нездоровая краснота, а…