Страница 35 из 223
И иду накрывать на стол.
Видели бы вы, как они на меня смотрели: Флор, Аким, Василий, Добрыня, Илья… Во главе с Васютой. А они думали — я его здесь со сковородкой поджидаю? Может, и думали. Потому что простреливали меня взглядами, как пулемётными очередями, я разве что не вздрагивала, пока их потчевала. И ничего, улыбалась всем мирно, а у самой в голове мысль: чего же он им такого наговорил? Потому что, вижу, смотрят на меня всё более сочувственно. Дожидаюсь, пока у них по кругу начинает разливаться бутылочка, и деликатно их покидаю. Болит голова. В самом деле, болит.
— Иди-ка ты отсюда, — выпроваживает меня Ян с кухни. — Без тебя управлюсь.
Здесь нет ни анальгина, ни но-шпы, а из того, что под рукой, разве что… Хм. Рубаха с навешенной лечебной аурой. А почему бы и нет? Она же настроена на меня в целом, и неважно, в каком месте кольнёт. Поколебавшись, ложусь в обнимку с одной из подаренных рубашек, и не проходит и минуты, как перед глазами пляшут знакомые синие всполохи, мало того — я даже чувствую, как тёплые руки осторожно массируют виски и затылок. Латыни только не хватает… Прижавшись щекой к тонкому полотну, засыпаю.
Сплю я сегодня вообще бессистемно, и неудивительно, что просыпаюсь среди ночи, в неурочный час. Нора храпит на коврике, у меня же — ни в одном глазу. С бессонницей я на «ты», знаю по опыту, что сразу её не прогнать, поэтому бреду на кухню: выпить чаю, отвлечься. И вздрагиваю, потому что у кухонного окна спиной ко мне стоит Васюта. Блин, хорошо что дверь не скрипит, я тут прусь себе в ночной рубашке, по привычке, как дома.
А что это он здесь делает? Тоже бессонницей мается? Или опять караулит, как в первую ночь?
А как он тогда здесь же чаем меня отпаивал, наставлял, подбадривал, лапки мои в своих ручищах держал… Я ведь всё, оказывается, помню, и до чего жаль его становится! Ну, не дурак ли он со своими переживаниями!
Тихо ретируюсь, прикрываю за собой дверь и рада без памяти, что петли смазаны и не выдают моего присутствия. Вздыхая, на цыпочках возвращаюсь к кровати и сижу какое-то время бездумно, потом разыскиваю джинсы.
Нарочно топая, не таясь, захожу в кухню. Стучу Муромцу в плечо, как в дверь.
— Васюта, так и будем дальше друг от друга прятаться? Давай хоть поговорим…
Он поворачивается ко мне, едва не сбив с ног, до того громадный, и даже в темноте я вижу, насколько он измучен. У него действительно слишком большая совесть.
— Ты думаешь — говорю, сдерживая дрожь в голосе, — я забыла, как ты со мной тут нянькался? И не только в ту ночь… Ты всё время обо мне заботишься. Просто силу свою иногда не рассчитываешь. Ты ж не привык с бабами возиться, они хрупчее…
А сама глажу его по бицепсу, то ли его, то ли себя успокаиваю. И думаю: откуда я знаю, к чему он привык? Я вообще про него ничего не знаю… Он шумно вздыхает, но молчит.
— Ты просто завёлся ни с того, ни с сего. Если тебе не нравится, что я на твоего сэра как-то по-особенному смотрю — не буду я с ним встречаться. И если так хочешь — сажай меня на своего Чёрта, как-нибудь удержусь, может, он не такой и страшный… Я ведь лош… коней за всю жизнь издалека только и видела, а уж таких, как твой, у нас и не водится.
Плету, что в голову придёт, лишь бы не молчать. Он осторожно снимает с плеча мою руку, целует ладонь. У меня перехватывает дыхание.
— Васюта-а, — шепчу жалобно, — прекрати, что ж ты делаешь… — А руку отнять — духу не хватает. — И потом, не хочу, чтобы ты с другом из-за меня ссорился. Мне уж уходить от вас скоро, а вы тут останетесь, из-за меня незамиренные…
Я почему-то оказываюсь притиснутой к его груди. И обмираю, и слышу, как гулко бухает его сердце. Руки его, могучие, жилистые, могут быть, оказывается, и мягкими, и бережными… Так ничего и не сказав, он отстраняется от меня и быстро уходит.
И что это было?
Чайник, бедный, успевает выкипеть, исходя паром, пока я сижу, тупо уставившись в тёмное окно. Пить совершенно не хочется.
Утро встречает меня знакомыми постуками во дворе и Нориной когтистой лапой. Припомнив, что с вечера ничего не заготовила на завтрак, поспешно вскакиваю. На миг замираю, вспомнив вчерашнее, но… есть дела, есть работа, подумаем о загадках позже. Сейчас заявятся два голодных мужика, а у меня на плите пусто.
К счастью, есть такой типовой и беспроигрышный вариант для холостяков, как яичница, а для разнообразия можно её немного облагородить. Режу кольцами лук, помидоры, отправляю на сковороду. Затем туда же — хорошие ломти ветчины и отварной курицы. В омлетную смесь добавляю соль, специи, горсть порезанного кубиками белого хлеба, заливаю всё на сковородку, и — в печь. Омлет получается, что надо, толстый, пышный, в пенках и под конец удачно перемещается на подогретое блюдо. Посыпаю сверху зеленью. Красиво, должны оценить! И встречаю «своих» мужиков:
— Доброе утро, мальчики!
— Доброе, — улыбается Ян. Он-то мне искренне рад, а Васюта лишь стеснённо кивает. Подсаживаюсь к ним, но толку чуть, в мою сторону он даже не смотрит. Янек украдкой кидает на меня вопросительный взгляд; я украдкой развожу руками: ума не приложу, как дальше быть. Так и секретничаем за Васютиной спиной.
После завтрака он, опять-таки молча, уходит. Переглянувшись в очередной раз, мы с Яном убираем посуду.
Я не выдерживаю.
— Не знаю, что с твоим твердолобым родственничком делать! — В сердцах швыряю в мойку полотенце. — И как это получается: шею свернули мне, а я же ещё должна за ним бегать, чуть ли не прощения просить!
Раскипятившись, загружаю себя работой по полной программе. Шпарю с Янкиной помощью поросёнка и ставлю запекать с гречневой кашей, творю тесто для долгожданных пирогов, делаю начинку из яблок, из капусты. С остервенением снова рублю капусту, на этот раз для борща. Ян косит с опаской, держась на всякий случай подальше.
Приезд сэра Майкла не застаёт меня врасплох, но я и не думаю переодеваться в свой прекрасный костюмчик для верховой езды. Всего лишь споласкиваю руки, кое-как привожу себя в порядок и… всё. Выхожу на крыльцо в чём есть, демонстративно прислоняюсь спиной к столбику, подпирающему крышу. На душе — кошки скребут.
Глаза сэра заметно суровеют.
— Васюта запретил вам выезжать? — отрывисто спрашивает он.
— Нет! — огрызаюсь. — Это я себе запретила. Я и так между вами, как чёрная кошка, и чувствую, что с каждым днём будет всё хуже. И почему, скажите, я должна за ним бегать по пятам и уговаривать помириться? Между прочим, это я — пострадавшая сторона!
И вдруг чувствую, что вот-вот разревусь. Лютик, не понимая причин задержки, тянется ко мне мордой, вытягивает губы — и я с облегчением лезу в карман за припасённой горбушкой. Можно отвлечься на коняшку и скрыть, что совершенно раскисла.
— Это бунт? — поражённо спрашивает сэр Майкл.
— Можете считать, что так. — Перевожу дыхание, чтобы выровнять голос. — И что вы со мной будете делать? Накажете?
— Даже не знаю, — сэр задумывается, одновременно к чему-то прислушиваясь. — Право, дорогая леди, мне кажется, тому, что сейчас произойдёт, вы бы предпочли наказание.
Не успеваю понять, а что, собственно, он имеет в виду, как во двор влетает взмыленный Чёрт. С, естественно, хозяином на спине.
— Нет, — говорю в панике. — Нет, только не это!
Кто меня вчера за язык дёргал!
И непроизвольно отступаю к паладину. Видимо, на лице моём написан неподдельный ужас, потому что сэр, выкинув из головы мысли о наказании, загораживает меня собой. Попросту говоря, загоняет себе за спину. И каменеет.
Я робко выглядываю. Чёрт надвигается этакой грозовой тучей.
— Сэр Васюта! — предупреждающе говорит мой защитник, и в голосе его лязгает металл. Лишь бы не подрались, в страхе думаю я.
— Сэр Майкл, — учтиво отзывается Муромец и разворачивает Чёрта к крыльцу боком. — Извольте передать той непутёвой, что у вас за спиной хоронится, что она может безбоязненно выйти. Я не кусаюсь. Он, — кивок в сторону коня, — тоже. Но терпение моё небезгранично.