Страница 149 из 223
Он ловко перехватывает за талию впорхнувшую миниатюрную девушку в форменном белом передничке и с наколкой на золотых кудряшках. Бедняга и так ему до середины плеча, а тут под хозяйской мощной рукой пискнула, затрепетала и вроде бы сжалась… Ещё одна феечка. Он снисходительно гладит её по головке, как младенца.
— Придётся потерпеть, дорогуша, я же к вам ко всем как-то приспосабливаюсь. Хотя никто не оценит, чего мне это стоит. — Скорбно вздыхает. — Ива, это Аглая, она довольно миленькая, и даже сообразительна. И не гляди на меня так: хоть она и красотка, но я младенцами не питаюсь. Всё. Осваивайся. Через полчаса жду тебя в столовой, я же обещал тебе горячие пончики!
— И шоколад! — кричу я вслед. — Я всё помню!
Стоим мы с этой напуганной-перепуганной девочкой друг против друга, а я совершенно не знаю, что мне с ней делать и как себя вести. Должно быть, она тут недавно и сама не сообразит, с какого края за дело взяться. У Кэрролов мне с Мартой повезло, та — стреляный воробей, все порядки знала, и не она меня, а больше я её слушала; а как быть с этой пигалицей? Можно подумать, я с малолетства при горничных…
— Ой, — вдруг говорит златокудрое дитя, и голубые гжелевские глаза раскрываются широко, как у куклы. — А это кто?
Конечно, это мой непоседливый маленький рыцарь, которому не сидится на месте; решил полюбопытствовать, что там, в большом мире творится, и высунулся у меня из-за пазухи. Хорошо, что девочка не из пугливых, а то подняла бы визг на весь дом.
— Это, — пересаживаю ящерка на плечо, — моя персональная домашняя зверушка, и к тому же — друг и защитник. Зовут его Рикки, он не кусается, если его не обижать, любит молоко и всякие вкусняшки, но без меня его, чур, не кормить. Договорились?
— Договорились, — заворожённо отвечает она. — А можно его погладить?
Мой зверёк так и вспыхивает изумрудными чешуйками, так и переливается, и на робкий девичий вопрос снисходительно пригибает голову. Гладь. Дозволяю. От меня не убудет.
Так вот и налаживаются контакты с местным населением.
Аглая оказывается девушкой достаточно шустрой, просто стеснительной. Приступ робости сменяется безудержной болтовнёй, и пока она готовит мне ванну, я успеваю понять из нескончаемого словесного потока, что вся женская часть обитателей этого дома поголовно влюблена в своего не совсем юного, но такого обаятельного господина, который, к сожалению… Ну, тут всё ясно. Наш бабник на самом деле ограничивается поддержкой образа ловеласа и плейбоя, а в реальной жизни достаточно разборчив.
Я заглядываю в гардеробную с совершенно пустыми полками и шкафами. Зеркало над невысоким комодом отражает по пояс растрёпанную особу, с обгоревшими скулами и носом, довольно-таки осунувшуюся, и только теперь я понимаю, что выпавшие на мою долю перипетии меня далеко не украсили. Позавчерашний день я провела в дороге, под солнцем, и, должно быть, тогда же здорово поджарила личико, а что не почувствовала — так не удивительно, если паладин был рядом. Добрый сэр, как я теперь понимаю, ненавязчиво избавлял меня от всех неприятных ощущений, сопровождающих утомлённого в дороге путника… путницу. Впрочем, обветренное и малость покрасневшее лицо — ещё полбеды, а вот то, что предстала я этаким пугалом перед доном Теймуром, можно сказать, почти свёкром, — не радует, хоть и задним числом. Вспомнить только этого дона — холёного, ухоженного, аристократа, ничего не скажешь… а тут я, простушка неумытая. Хорошо, что на тот момент я не подозревала, как выгляжу, ибо в Михелевских апартаментах зеркал не водится. А то бы ни один позитивный настрой не помог.
А вот новый мой родственничек, похоже, на мою внешность не обратил внимания, хоть и эстет. Или он просто тактичен?
Уже с неловкостью смотрю на обветренные руки. Сегодня, на реке, и солнца было полно, и ветра… Тент тентом, а дозу ультрафиолета и в тени можно схватить, особенно с моей чувствительной кожей. Я же не загораю, а просто шпарюсь от лишней солнечной дозы, а тут их два, светила-то.
Понуро плетусь в ванную, где, помимо пушистого необъятного халата и таких же пушистых полотенец, обнаруживаю на подзеркальном столике объёмистую баночку с неизвестным кремом, а может — мазью. Надо же. Выходит, кто-то заметил моё бедственное положение, позаботился.
Рикки принюхивается к цветочному пару, издаёт приглушённый булькающий звук и начинает в нетерпении топтаться на моём плече, а стоит мне сделать шаг к ванне — срывается в воду, как заправский тритон. Ещё и недоволен, когда приходится потесниться, чтобы дать место мне, громадной и объёмистой. Наконец, приноравливается нырять с моих коленок. Горе с вами, с фамильярами, думаю, невольно поёживаясь от щекотки, один норовил поближе подкатить, и тоже в ванной, другой вообще меня как трамплин использу…
И вдруг я едва не задыхаюсь от возмущения. В ванной! Ворон!
Карыч, подлец, попадись мне только! Надо было тебя притопить, хоть маленько. Узнаю, что ты своему любимому хозяину меня в пене транслировал — шею сверну обоим!
Уже Аглая держит для меня наготове халат, как какой-то барыне, уже и вода остыла, но Рик умоляюще посматривает с бортика ванной. Вслед за ним и горничная просительно складывает ручки. Делать нечего, отмываем малыша под душем и напускаем ему свежей воды. Нравится — пусть плещется, я не против, только уже без всяческих добавок, а то кто знает, как они на его чешую подействуют. Аглая помогает мне высушить и уложить волосы, а потом расстроено качает головой над моим весьма скромным, как я уже понимаю, туалетом. Спровадив её под предлогом, что мне она пока не нужна, переодеваюсь — и сильно задумываюсь над тем, как жить дальше.
Ну, допустим, крыша над головой есть, выгонять меня отсюда не собираются. Это уже хорошо. Николас недвусмысленно заявил, что займётся нашим с Риком обучением, это замечательно, но что потом? Он хороший человек, этот неправильный некромант, несмотря на то, что иногда балбесничает, но… ты ведь не столь наивна, Ваня, что принимаешь его заботу за чистой воды благотворительность? Ты прекрасно знаешь, что ему надо. Рано или поздно он эту тему поднимет. Я даже знаю когда.
Когда он убедится, что мы с Риком достаточно подкованы для следующего перехода.
Стоп, говорю себе. Давай-ка всё решать поэтапно. Если ты начинаешь строить долгосрочные планы, обязательно кто-то или что-то вмешивается и всё рушит. Поэтому… обучаемся под его руководством, зубрим — и действуем по обстоятельствам.
Заглядываю в ванную.
— Рикки, идёшь со мной завтракать?
Ящерок выныривает, моргает совершенно обалдевшими от счастья глазёнками и снова скрывается под водой.
Ясно. Что ж, хоть кто-то из нас счастлив.
Разыскать бы ещё в этом необъятном дворце столовую, да с первого раза… И как тут всё умещается?
Столовая разделена на две зоны: парадную с обеденным столом — персон этак на тридцать, и малую, с небольшим столиком, живописно вписанным в полукруглый эркер с большим панорамным окном. На фарфоровом блюде уже поджидает внушительная гора ароматных пончиков — да он шутить не любит, наш хозяин, у него всё с размахом! Пестрят на ромбиках поджаренного хлеба махонькие бутерброды, нечто таинственное прячется под серебряным сервировочным колпаком. После прогулки на свежем воздухе живот у меня существенно подводит, но одной начинать нехорошо. В ожидании хозяина выглядываю в окошко.
Никогда ещё не приходилось завтракать в такой обстановке. Вы часто любуетесь видами из своей кухни? То-то и оно. Обычно у меня востребован только подоконник, разве что летом прикроешь жалюзи — и невольно заметишь зелёную макушку липы. И всё, не до красоты. Но тут передо мной раскрывается вся улица, как на ладони… Да и я как на ладони, получается? Невольно отстраняюсь — и вдруг по характерному отблеску понимаю, что стекло тонировано и можно спокойно глазеть, не боясь неприязненных или любопытных ответных взглядов. Опа, говорю себе, да это не тонировка, это знакомая мне дымка, вроде той, что на моём окне в гостинице была установлена благородным доном Теймуром. Из благородных побуждений, естественно.