Страница 76 из 77
Гроссмейстер сидел за пустым столом в пустой кухне пустого дома и стаканами, как воду, хлестал коньяк, празднуя победу, которая оказалась пирровой. В пальцах его левой руки, мелко подрагивая, дымилась сигарета; Гроссмейстер ощущал легкую тошноту и головокружение и не знал, вызваны они коньяком или плотным, густым запахом бензина, пропитавшим весь огромный дом от подвала до чердака.
Час назад он вернулся с кладбища. Странно, но только вид продолговатого земляного холмика окончательно убедил его в том, что Анна умерла и что ждать ее возвращения отныне бессмысленно. Это было странно и непривычно – не ждать. Ожидание стало частью его естества, такой же неотъемлемой, какой могла бы стать сама Анна, если бы жизнь сложилась немного иначе. А теперь на месте ожидания зияла пустота, которую нечем было заполнить.
Решение он принял еще там, на кладбище. Этот дом он построил для нее и до сих пор жил здесь только потому, что это было ее место – место, предназначенное для того, чтобы ждать ее возвращения. Только для этого, ни для чего больше. Теперь, когда ее не стало, существование этого слишком просторного дома окончательно потеряло смысл. Он решил, что подожжет дом, а потом просто уедет куда глаза глядят.
Хотя как раз дом был виновен в происшедшем в самую последнюю очередь. Если кто и был виноват, так это сам Гроссмейстер – вернее, выработавшаяся у него еще в детстве привычка переставлять людей, как шахматные фигурки, с годами превратившаяся во всепоглощающую страсть. В одну из страстей, в плену которых он жил, никак не проявляя этого внешне.
Гроссмейстер выпил, снова налил, раздавил сигарету о крышку стола, закурил новую и посмотрел на один из немногих предметов, лежавших перед ним на пустой, широкой и длинной, как загородное шоссе, дубовой плоскости. Это был чудовищных размеров, находящийся в предпоследней стадии ветхости рукописный том в полуистлевшем кожаном переплете с позеленевшими медными застежками. История ордена, написанная каким-то безвестным монахом-грамотеем в те времена, когда тот был на пике славы и могущества и закованные в железо тамплиеры стояли на страже у дверей королевских сокровищниц. Именно там, среди исчерченных порыжелыми, выцветшими готическими буквами распадающихся от неосторожного прикосновения страниц, Гроссмейстер обнаружил описание энклапиона, который носил на шее один из его многочисленных предшественников – самый первый гроссмейстер ордена храма. Описание было дотошным – чувствовалось, что автор часто имел возможность видеть энклапион и явно мечтал как-нибудь его заполучить. Там были указаны даже точные размеры – в тогдашних единицах измерения, естественно, – и с точностью до буквы воспроизведена выбитая на его внутренней поверхности надпись. Ничего особенного она не содержала. Это было что-то вроде духовного послания гроссмейстера тем, кто после его смерти займет его место, – обычная выспренняя чепуха в духе того славного, но довольно наивного времени.
Круминьш снова глотнул коньяка и резким движением сбросил бесценный том на пол. Тяжелая книга шумно шлепнулась в лужу, забрызгав ему брюки. Две или три капли попали даже на щеку, и Гроссмейстер рассеянно стер их ладонью. Теперь и руки пахли дорогим высокооктановым бензином. "Будь ты проклят, – мысленно пожелал он автору рукописи, отличавшемуся невиданным по тем временам вниманием к деталям и точностью даваемых описаний. – Чтоб над тобой черти в аду работали так же дотошно, как ты корпел над своей писаниной!"
Гроссмейстер вздрогнул и резко обернулся, вслушиваясь в пропитанную бензиновыми парами тишину. Ему опять почудился голос Анны, которая весело окликала его сквозь плеск льющейся в душе воды. Некоторое время он сидел в позе напряженного ожидания, но оклик не повторился, а в дверь так никто и не вошел. Тогда он заставил себя поверить, что голос ему просто померещился, и могучие мышцы снова бессильно обмякли.
Он тогда долго искал ювелира, который выполнил бы работу по описанию и паре сделанных от руки примитивных рисунков. Эта прихоть обошлась недешево; впрочем, дешевых прихотей Гроссмейстер давно не признавал. Изредка он надевал энклапион вместе с медальоном магистра поверх белой, перечеркнутой красным крестом накидки рыцаря-тамплиера, но делал это в основном в узком кругу приближенных членов ордена.
А потом, через годы (через три года, если быть точным), тот самый энклапион, копия которого хранилась у Гроссмейстера дома, был найден археологами в Пскове. Помнится, он тогда подумал, что было бы недурно подержать в руках оригинал – просто так, чтобы сравнить с копией и проверить, насколько точным было описание дотошного монаха, делившего с тамплиерами все тяготы и опасности первых крестовых походов. А потом, буквально в тот же вечер, ему позвонила Анна, голоса которой он не слышал уже больше пяти лет, и сказала, что хочет вернуться. Что он мог ответить? Он открыл рот, чтобы сказать "да", но не успел: она тут же, без перехода, сообщила, что этот ее подонок, Каманин, собрался выкрасть энклапион, закрепив тем самым свой самозваный статус магистра. "Надо ему помочь", – сказал он тогда, и она, как встарь, поняла его с полуслова и даже не попыталась возразить. Почему его проклятый язык не отсох раньше, чем он успел выговорить эти роковые слова?
Анну всегда отличало редкостное, почти уникальное сочетание ослепительной красоты и острого, неженского ума. Взявшись за дело, она вертела Каманиным как хотела. Это она заставила его поверить в связь псковского энклапиона с тайной Святого Грааля, и она же ненавязчиво подбросила ему идею перевести стрелки на давнего врага, Круминьша. Причем проделано это было с ее обычной ловкостью: похоже, Каманин так и умер, пребывая в полной уверенности, что эта идея – его собственная. То, что казалось ему просто отличным способом свести счеты со старым недругом, на деле было продиктовано необходимостью: следствие непременно должно было выйти на Анну, а через нее – на Круминьша. Поэтому он подстраховался как мог со всех сторон, через посредство Анны вложив в уста Каманина хорошо продуманную ложь – настолько грубую, что, поговорив с ним и проверив кое-какие элементарные факты, даже самый тупой следователь должен был понять: Круминьш – жертва клеветы, сочиненной Каманиным, чтобы отвести от себя подозрение.
Все получилось в точности так, как было задумано, кроме одной незначительной мелочи: Каманин явился сюда собственной персоной и застал Гроссмейстера врасплох. Эта мелочь стоила Анне жизни, а без нее вся затея разом потеряла смысл. Что с того, что сделанная заочно копия оказалась почти совершенной? В те короткие полчаса, что прошли между приездом Анны и появлением этого болвана в темных очках, Круминьш имел возможность сравнить копию и оригинал и убедился, что они идентичны, за исключением мелких, незначительных различий, которые были заметны, только если держать оба энклапиона перед глазами. О господи! Как будто он не мог найти себе другого занятия на эти полчаса!
От бензиновой вони мутилось в голове. Гроссмейстер глотнул коньяка, потянулся за бутылкой и обнаружил, что в ней ничего не осталось. Бар в кабинете был полон, даже домработнице оказалось не под силу в одиночку прикончить все его содержимое, но Круминьш не пошел за новой бутылкой. Какой в этом смысл? Коньяк путал мысли и нарушал координацию движений, но не притуплял боли. Гроссмейстер подумал, что, если посидеть вот так еще час-другой, бензин, того и гляди, полностью испарится, а его пары выветрятся. Придется снова ехать на заправку, а он уже пьян. Если его остановит полиция, какое это будет бесславное завершение истории, которая и без того выглядит так, что хуже некуда!
Его взгляд снова упал на стол. Мертвый блеск потускневшего от времени, похожего на дешевую латунь золота приводил его в бешенство, но он смотрел не отрываясь, как зачарованный, силясь хотя бы теперь отыскать ответ на вопрос: зачем ему все это понадобилось? Люди, погибшие из-за этой вещи где-то там, в России, его не волновали, но Анна?! Ее жизни этот мертвый предмет не стоил. Он не стоил даже того ногтя, который она сломала, стаскивая с Гроссмейстера шустрого сопляка в темных очках. Теперь, когда изменить что бы то ни было уже не представлялось возможным, Круминьш начал склоняться к мысли, что эта штуковина вообще ни черта не стоила. Что она из себя представляет? Да ничего такого, из-за чего стоило хотя бы пошевелить пальцем. Просто кусок не подверженного окислению металла, вот и все. На самом-то деле он знал это и раньше, просто ему была интересна игра. Он переиграл Каманина, он переиграл ФСБ, таможню – всех. Он опять вышел победителем из неравной схватки, но эта последняя победа обошлась ему слишком дорого. "Пиррова победа", – снова подумал Круминьш, накрывая широкой ладонью золотой энклапион мертвого храмовника, над копией которого сейчас трясся где-то бородатый московский профессор. Профессора он тоже переиграл, хотя тот о своем проигрыше даже не догадывался. Хорошо ему, однако...