Могила тамплиера

Второй раз за истекшие две минуты услышав из уст своей недавней попутчицы утверждение, что "это не тот", Глеб, несмотря на овладевшее им недоумение, совершенно не к месту развеселился.

– Какая встреча! – сказал он. – А вам самой не кажется, что вы немножко повторяетесь?

– Что делать, если вы оба такие болваны? – сдувая со лба упавшую прядь волос, которые теперь были светло-русыми, сердито сказала Анна.

– Не знаю, как это объяснить, но чувствую, что она права, – сказал Круминьш, на котором Сиверов до сих пор сидел верхом. Вид у Гроссмейстера был совершенно обалделый, и Глебу оставалось только надеяться, что сам он выглядит не так глупо.

– У меня такое же чувство, – признался он, – и я, как и вы, не могу его объяснить. Может, не будем обращать внимания на эту мелочь и продолжим наши игры?

– Может, вы все-таки с меня слезете? – раздраженно осведомился латыш. – Не надоело играть в лошадки?

– Представьте себе, ни капельки, – сообщил Глеб. – Да и стоит ли слезать? – добавил он с сомнением. – А вдруг вы не поверили, что я "не тот", и опять начнете тыкать в меня вашими вертелами?

– Думаю, мы уже достаточно помахали конечностями и теперь можем для разнообразия просто поговорить, – сказал Круминьш.

– Наконец-то хоть кто-то сказал что-то умное, – заметила Анна, поднимаясь с колен и озабоченно рассматривая пальцы. – Ну вот, я из-за вас ноготь сломала.

– Да, – задумчиво произнес Глеб, – кому-кому, а вам, Мастер, пожалуй, уже и впрямь достаточно.

– Слезайте с меня, хвастун, – проворчал Круминьш, и, когда Слепой подчинился, с кряхтением поднялся на ноги. Он попытался выпрямиться и тут же, охнув, согнулся опять, прижимая обе ладони к ушибленному боку. – Надо признать, вы тоже мастер. Впервые вижу человека, который так дерется голыми руками.

Глеб как мог отряхнул одежду, гадая, что все это может означать. Что это значит – "тот, не тот"? И почему Круминьш, таинственный и кровожадный ОН, минуту назад так рвавшийся убить гостя, вдруг сделался таким спокойным, чуть ли не дружелюбным? "Не тот"... Может быть, дело именно в этом? Или его просто водят за нос, а потом, улучив момент, постараются все-таки отправить к праотцам? Предложат кофейку с цианидом, и всего делов...

Круминьш, кряхтя, добрел до ближайшей скамейки и сел.

– Какого черта вам от меня надо? – раздраженно спросил он.

– Для начала верните энклапион, – напрямик заявил Глеб. – А о вашей выдаче российским властям пусть договариваются дипломаты. Если не договорятся, я вернусь, и на этот раз пистолет будет при мне.

– Что? Какой энклапион?! Что вы несете, молодой человек?! Я что, так сильно вас контузил? – Круминьш либо был великим актером, либо действительно ничего не понимал. – Ты понимаешь, что он несет? – беспомощно спросил он, повернувшись к Анне.

– Да, – просто ответила она. – Видишь ли, он из ФСБ.

На ней было простое белое платье почти до пят, безо всяких интригующих разрезов, а волосы, как только теперь разглядел Глеб, были влажными. Видимо, пока мужчины выясняли отношения, она плескалась в душе, а то и нежилась в ванне после утомительного перелета в компании болвана из ФСБ...

– Я слышал, что в эту организацию нарочно берут одних идиотов, – вторя его мыслям, проворчал Круминьш, – но, признаться, не верил в это. Кажется, я ошибался.

– Ну вот, начинается, – сказал Глеб. – Кажется, я зря вас отпустил.

– Это я напрасно сразу не снес вашу дурную башку, – не остался в долгу Круминьш.

– Какой слог! – восхитился Сиверов. – А еще Гроссмейстер!

– Лучшего вы не заслужили, – послышалось в ответ.

– Хватит! – прикрикнула на них Анна. – Что вы выпендриваетесь, как два подростка перед молоденькой учительницей? Вы хотели поговорить, так говорите!

– На кухне, – немного смущенно предложил Круминьш.

– Только, чур, кофе варю я, – сказал Глеб, который умел скрывать смущение, но тоже чувствовал, что в словах Анны есть большая доля горькой правды. "Потому что нельзя быть красивой такой", – подумал он себе в оправдание и, вспомнив Гену Быкова, немного повеселел.

На кухне Круминьш сразу же уселся за стол, а женщина захлопотала вокруг него с перекисью, йодом и пластырем. Этих хлопот ей должно было хватить надолго, но Глеб, возясь с приготовлением кофе, все-таки старался не поворачиваться к этой парочке спиной. Просто на всякий случай; странно, но эти двое, являвшиеся, по всем имевшимся у него сведениям, жестокими и хладнокровными убийцами, вызывали у него не ненависть, а какую-то безотчетную симпатию.

– Так я вас слушаю, – сквозь зубы сказал Круминьш и все-таки, не выдержав, зашипел.

– Терпи, – строго сказала Анна. – Мужчина называется...

– А если щиплет!..

– Вы слушаете? – неподдельно изумился Глеб. – Вы – меня?!

– А вы знаете что-нибудь о презумпции невиновности? Человек невиновен, пока era вина не доказана. Валяйте, доказывайте. Объясните хотя бы, на каком основании явились сюда, ко мне. Только больше не врите.

Он опять зашипел, дернулся и получил легкий дисциплинирующий подзатыльник.

– Хорошо, – сказал Глеб, одним глазом следя за кофе, а другим на всякий случай высматривая хоть что-нибудь, что могло бы сойти за оружие. – Попробую.

Он начал рассказывать все с самого начала, стараясь ничего не упустить – про журналистку Антонину Корсак, про исчезновение энклапиона, про вспоротые наискосок тела, про газетные статьи и незавидную судьбу их автора, про блондина в мотоциклетной кожанке, про гитарный чехол и "Шерон Стоун", а также про двух подростков, застреленных из старенького парабеллума просто за то, что оказались в неудачном месте в очень неподходящее время. Дойдя до своего знакомства с Каманиным, он немного замялся, но все-таки выложил все, что узнал во время того разговора: про меч, способный резать людей, как масло, про рижский клуб, про старую дружбу, про отбитую невесту и украденный бизнес. Про коронный удар Ульриха фон Готтенкнехта он, разумеется, тоже упомянул, а закончил свой рассказ демонстрацией корешков авиа– и железнодорожного билетов, выписанных на имя гражданина Латвии Ивара Круминьша.

За время этого рассказа раны хозяина были обработаны и перевязаны по всем правилам медицинской науки, а приготовленный Сиверовым кофе продегустирован, признан превосходным и выпит до последней капли. К концу повествования Круминьш помрачнел, как грозовая туча, но вопрос, который он задал после продолжительной тягостной паузы, был обращен не к Глебу, а к Анне:

– Ты об этом знала?

Она медленно покачала головой из стороны в сторону.

– Нет. Об убийствах я узнала только после смерти журналиста, а обо всем остальном еще позже. Гораздо позже. В самом конце. И сразу полетела к тебе. Я... Просто я больше не могла. Все ушло, осталась только мерзость. И прогрессирующее безумие.

Глеб курил, деликатно глядя в сторонку.

– Хорошо, – тяжело вздохнув, сказал Круминьш. – Теперь послушайте, как все это было на самом деле.

– Если вы позволите, я не хотела бы присутствовать при этом... этом разговоре, – сказала Анна. – Я действительно очень устала, и у меня зверски болит голова.

– Конечно, – почти в один голос сказали мужчины и встали, когда она поднялась из-за стола.

– Так вот, – проводив ее долгим взглядом, снова заговорил Круминьш, – вышла ошибка, и виноваты в ней вы сами. Нечего было трясти передо мной своим Готтенкнехтом. Тоже мне, агент под прикрытием! Хотя бы в книжку заглянуть потрудились... В ордене храма никогда не было такого магистра, а раз не было, то и мемуаров никаких написать он, соответственно, не мог...

Минут через пять Глеб начал осознавать, что его безбожно надули. Через десять он уже все понял и ждал, когда Круминьш, наконец, закончит говорить, чтобы сразу же позвонить Федору Филипповичу. Ложь была беспардонной, а надувательство – таким наглым, что мысль о нем просто никому не приходила в голову. Самое смешное, что все это могло увенчаться успехом, но, как это часто происходит, недурно задуманная операция сорвалась из-за пустяка: убийца почему-то не приехал, а Глебу, которого Круминьш по ошибке принял за него, посчастливилось уцелеть. И теперь правда вылезла наружу, как шило из мешка, ветхая дерюга вранья расползалась прямо на глазах, готовясь похоронить ЕГО под невообразимой грудой кровавых мерзостей, которую ОН наворотил за последние несколько недель... а может быть, и лет.