Мертвый сезон

Приезжий умело вычленил из кучи вопросов, которыми его засыпали, самый главный и сдержанно ответил:

– Спасибо, Аршак Геворкович, все в порядке. Мои дела идут хорошо.

– Ай, молодец! – обрадовался Багдасарян и немедленно взял деловой тон. – Ну, раз твои дела в порядке, о них мы поговорим позднее. Может быть, ты хочешь отдохнуть с дороги, поспать?

– Спасибо, я не устал, – ответил тот, кого Багдасарян запросто назвал Эдиком, озираясь с таким видом, словно попал сюда впервые.

– Тогда сейчас принесут еду, и мы с тобой обсудим мои дела. Они, к моему большому сожалению, не так хороши, как твои...

Эдик рассеянно покивал и вдруг двинулся вокруг комнаты, обходя ее по периметру и как бы между делом заглядывая во все углы. Багдасарян наблюдал за его манипуляциями с растущим недоумением.

– Что ищешь, э? – не выдержал наконец Аршак Геворкович. – Ара, что потерял, а?

Эдик сделал в его сторону странный жест ладонью, прося не то извинения, не то тишины, заглянул в вазу с цветами и принялся рассеянно, будто невзначай, ощупывать оконную занавеску.

– Еда – это очень хорошо, Аршак Геворкович, – не глядя на Багдасаряна и продолжая шарить по всем углам, как собака, забывшая, где закопала кость, ровным голосом ответил он. – Честно говоря, я сейчас готов барана проглотить. Вы же знаете, как кормят в самолетах!

– Э, не говори, дорогой! – воскликнул Багдасарян, смекнув, что к чему. – Разве это еда, слушай? Настоящая отрава! Я однажды попробовал – чуть не умер, клянусь!

Он подошел к стоявшему в углу стулу, скинул халат и надел пиджак. Пример Эдика оказался заразительным, и Аршак Геворкович, прежде чем натянуть пиджак на плечи, тщательно прощупал каждый шов, заглянул во все карманы и даже отвернул воротник. В пиджаке, как и следовало ожидать, не обнаружилось ничего, помимо носового платка и бумажника. В бумажнике лежали деньги, кредитные карты и несколько визиток.

– Э! – проворчал Багдасарян, застегивая пиджак. – Старый ишак собственного хвоста испугался...

Эдик тем временем подошел к окну, повернул ручку и, распахнув раму, почти по пояс высунулся в бархатную темноту южной ночи.

– Э, ара, осторожно, пожалуйста! – окликнул его Аршак Геворкович. – Высоко, слушай! Зачем было так далеко ехать, чтобы из окна вывалиться, э?

Эдик закрыл окно и протянул Багдасаряну ладонь, на которой что-то поблескивало металлическим блеском. Вид у него был довольный и удрученный одновременно.

– Что такое, э? – удивился Багдасарян. – Ара, что это, а?

Он взял с протянутой ладони лежавшей там предмет и внимательно осмотрел его со всех сторон. Предмет был похож на обычную иголку, разве что чуть покрупнее. На его тупом конце помещался крошечный шарик размером с дробинку, а вокруг шарика топорщились какие-то перышки, вроде оперения стрелы. Аршак Геворкович заметил, что перышки были изготовлены из какого-то синтетического материала.

– Это микрофон, – объяснил Эдик. – Очень чувствительный. Улавливает колебания стекла. Им можно выстрелить из специального пневматического ружья. Не знаю, сколько времени он там торчал – часы, дни, а может, месяцы. За вами кто-то очень внимательно наблюдает, Аршак Геворкович.

– Слушай, ара, его надо выключить скорей!

– Конечно, Аршак Геворкович. Сейчас выключим.

– Скорей давай!

Эдик поискал вокруг себя глазами, подошел к журнальному столику, положил на него микрофон и дважды аккуратно, но сильно ударил по нему донышком графина. Придирчиво осмотрев сплющенный шарик, он снова положил его на стол и для верности ударил еще раз, напоследок повернув графин против часовой стрелки, как будто гасил окурок.

– Ара, ты стол поцарапал, – заметил ему Аршак Геворкович, выглядевший основательно сбитым с толку. – Хороший был стол, настоящее красное дерево!

– Извините, Аршак Геворкович. Зато теперь мы можем спокойно поговорить о ваших делах. Судя по микрофону, этот человек не нашел способа проникнуть в дом. Вы позволите, я кое о чем попрошу ваших людей?

– Мой дом – твой дом, – привычно ответил Багдасарян, слегка ошеломленный энергией, с которой Эдик, едва успев войти, взялся за дело. – Делай что хочешь...

Эдик вышел, прикрыв за собой дверь, и стало слышно, как он в коридоре негромко разговаривает с охраной. Аршак Геворкович вернулся в кресло, плеснул себе коньяка для успокоения нервов и, водя пальцем по оставшимся на полированном красном дереве безобразным царапинам, задумался о том, что жизнь не стоит на месте. Он помнил Эдика мальчишкой, которого сам впервые приобщил к настоящему делу. С тех пор прошло уже много лет, птенец вырос, оперился, вылетел из гнезда. Жил он теперь все больше по заграницам – как уехал когда-то в Польшу собирать дань с торговцев подержанными немецкими машинами, так и осел в Европе. Жил в Германии, Бельгии, во Франции, а потом, когда наладились нужные связи, его перебросили в Юго-Восточную Азию, откуда во многом благодаря ему непрерывно тек товар высочайшего качества, и притом по весьма умеренной цене. Человеком он был незаменимым, очень умным, опытным, сведущим в отличие от Аршака Геворковича не только в тактике рукопашной схватки, но и в стратегии, потому что жизнь вел суровую и полную опасностей. Тем, во что превратила его такая жизнь, можно было гордиться, как произведением искусства или хорошо построенным домом, но наряду с гордостью Аршак Геворкович теперь испытывал и что-то вроде робости: уж очень далеко отошел от него тот застенчивый армянский мальчик, которого он когда-то знал. Сидя здесь, в мягком кресле, в роскошном доме на берегу теплого моря, легко было воображать, будто этот мальчик по-прежнему тебя боготворит и думает только о том, как бы тебе угодить. А мальчик давно стал мужчиной, причем таким, каким сам ты не был даже в лучшие времена и каким тебе, старику, уже не стать. Так, может быть, не за горами тот день, когда повзрослевший птенец решит, что ты ему не нужен? Может быть, именно это случилось с Ашотом Гаспаряном? Ведь его убил Гамлет – точно такой же птенец, которого Ашот подобрал и выкормил себе на погибель...

Его размышления были прерваны возвращением Эдика.