Личный досмотр

На некоторое время в кабинете зависло молчание, тягостное, как визит к зубному врачу. Комбат вдруг завозился на своем стуле и тяжело вздохнул.

— Да, Андрюха, — сказал он. — Дурак я все-таки, что тебя не послушал...

Подберезский удивленно вскинул на него глаза: неужели Борис Иванович жалеет о содеянном? Да, с горечью подумал Андрей, Афган Афганом, а наши, московские, кого хочешь укатают...

— Ну, командир, — осторожно сказал он, — что ж теперь... Сразу надо было этот чемодан выкинуть, а теперь поздно.

— Да я не про чемодан, — отмахнулся Рублев, — я про автомат. Зря я тебя заставил автомат выбросить, вот что.

Подберезский с облегчением рассмеялся, хотя в ситуации не было ничего смешного. Все-таки Комбат оставался Комбатом, и это радовало Андрея: хоть что-то в этом странном мире не менялось под разрушающим воздействием времени и обстоятельств.

— Кстати, об автомате, — снова заговорил Антон Антонович. — Вы навели меня на мысль. Вы говорите, что потерянную кассету мог подобрать человек, который охотился за кейсом?

— Ну, на нем не написано, кто он и за чем охотится, — ответил Борис Иванович, — но похоже, что да, — Жаль, что аудиокассеты тоже нет, — вздохнул адвокат. — Но ситуация в целом ясна: этот бородатый кавказец — заказчик, генерал-майор — поставщик, а Шаров выступает в роли посредника. И есть еще кто-то, кому погибший в аэропорту эфэсбэшник намеревался слить информацию об этой сделке. Видимо, кому-то до зарезу нужна эта партия оружия, а денег не хватает. Не дождавшись курьера, этот человек прилетает в Москву, чтобы самому получить информацию из первых рук...

— Точно! — воскликнул Подберезский. — Он ее получил — пускай не всю, но вполне достаточно, чтобы понять, когда прибудет груз. Значит, сегодня на Москве-Сортировочной ..

— В районе шестнадцати часов, — значительно подняв кверху пухлый розовый палец, вставил Антон Антонович.

— ..в районе шестнадцати часов... — подхватил Подберезский, — будет большая заварушка...

— ..и вам вовсе незачем участвовать в ней лично, — закончил адвокат. — Достаточно осторожно проинформировать компетентные органы о том, что на станции ожидается крупная разборка со стрельбой.

— Вы же сами говорили, что компетентные органы у этого вашего Шарова в кармане, — возразил Борис Иванович.

— Это не мой Шаров, — оскорбился толстяк, — это ваш Шаров. И потом, при чем тут Шаров? Откуда компетентным органам знать, что Шаров связан с предстоящей бандитской разборкой? Мало ли что могли не поделить, к примеру, любера с замоскворецкими? Шаров нашим компетентным органам и в голову не придет, и информировать они его о предстоящей операции, конечно же, не станут.

— Слушайте, — осененный новой идеей, воскликнул Андрей, — а пускай бы они задержали груз в пути! Представляете, приходят эти гаврики на станцию, встречают свои вагоны, а оттуда — спецназ...

— А вот эта информация может до Шарова дойти, — с сожалением покачал головой толстяк. — Шутка ли — два вагона! Вообразите, какой поднимется шум: откуда, что, почему... Нет, это не годится, хотя и жаль. Информация должна выглядеть вполне невинно: разборка, и все. Крупная, конечно, но не Куликовекая битва и не Бородино... А потом, когда главный вопрос решится, можно будет подумать о том, кому и как подсунуть эти материалы.

О деле они больше не говорили. Антон Антонович угостил визитеров своим фирменным кофе, который Комбат выхлебал безо всякого удовольствия, предпочитая любым безалкогольным напиткам крепко заваренный чай, а Подберезский со знанием дела просмаковал и горячо похвалил. За кофе они всесторонне обсудили погоду, посетовали по поводу приближающейся зимы и сложной политической обстановки в стране, и наконец Борис Иванович, совершенно истомленный говорильней, получил возможность вежливо распрощаться и выйти на улицу.

Над Москвой зависли серые, как долго пролежавшая в грязной воде вата, и такие же мокрые тучи, с неба сеялся мелкий и уже по-настоящему холодный дождь — осень наконец взялась за город всерьез, и машины, пролетая по бульвару, издавали характерный шипящий звук. Подберезский немедленно поставил торчком воротник куртки и сразу сделался похожим на бежавшего из-под ареста мелкого уголовника, скрывающегося от милиции. Впечатление усиливалось черневшей на его подбородке щетиной и уже начавшей подживать ссадиной на левой скуле.

— Бр-ррр, — сказал Комбат, посмотрев на него. — Ну и рожа у тебя, Андрюха.

Подберезский открыл рот, чтобы отпустить ответный комплимент, но осекся: Рублев был, как обычно, бодр, свеж, прям, как флагшток, и даже чисто выбрит.

Мистика какая-то, подумал Андрей. Он же все время был у меня на глазах!

Они прошагали под дождем больше двух кварталов, прежде чем на глаза им попался исправный таксофон.

Когда хихикавшая в трубку девушка освободила наконец кабинку, Подберезский поспешно нырнул внутрь и снял трубку с рычага.

— Ты что, мобильник потерял? — спросил Рублев.

— Я голову не потерял, — ответил Подберезский. — Не хватало еще, чтобы они нас засекли.

— Да, — сказал Комбат, — это я того...

— По ночам спать надо, — наставительно сказал Андрей, — а не бороду по волоску выщипывать.

— Разгильдяй, — проворчал Комбат. — Ты только долго с ними не любезничай, а то как бы они нас и тут не накрыли. Я пока не стреме постою.

Он остановился возле кабинки и стал с рассеянным видом глазеть по сторонам, слушая, как Подберезский набирает номер. Андрей начал говорить почти сразу — видимо, трубку на том конце провода сняли быстро.

— Дежурный? Записывайте: сегодня, в понедельник, приблизительно с четырнадцати до восемнадцати часов ожидается крупная бандитская разборка на запасных путях станции Москва-Сортировочная... Говорит кто?

Конь в пальто. Не валяйте дурака, подполковник. Лучше пошлите побольше людей, возможна стрельба. Да, и уберите оттуда штатских... Вам все ясно? Тогда целую.

Он повесил трубку и вышел из кабинки.

— Типичное телефонное хулиганство, — сказал Борис Иванович, широко шагая рядом с ним вдоль бульвара, — Теперь этот подполковник решит, что это какой-нибудь гомик развлекается, плюнет и не станет ничего делать.