Число власти

— Да ну, — лениво и пренебрежительно откликнулся другой голос, — фуфло это все. Вы посмотрите на его рожу. Он же вас на пальцах разводит, а вы купились, как лохи.

— Кто разводит? — возмутился Вадик. — Я развожу?!

— Ну не ты, так Балалайка твоя тебя развела, — сказал тот же голос. — Типа пошутила. Ты же сам говоришь, что заранее курс узнать невозможно. Так как же он тогда его узнал, этот твой придурок?

— Вот я и думаю: как? — упавшим голосом сказал Вадик.

— Да никак, — ответил скептик. — Дура твоя Балалайка, и шутки у нее дурацкие. И ты дурак, что купился. Ты когда с ней говорил?

— После обеда, — нехотя признался Вадик.

— Ну, — сказал скептик. — А курс доллара стал известен утром. О чем мы, вообще, базарим?

— Да, — подал голос Паштет, — базар пора кончать. Работа стоит, пацаны.

Присутствующие задвигались, покидая насиженные места. Кто-то подозвал официантку, чтобы расплатиться, кто-то покровительственно похлопывал по спине угрюмо огрызающегося Вадика. Паштет по-прежнему сидел за столом, рассеянно орудуя зубочисткой, С ним прощались, он говорил: “Пока”, а то и просто поднимал в небрежном прощальном жесте широкую, как лопата, ладонь.

— Вадик, — сказал он вдруг, — притормози-ка. Пока, пацаны, счастливо. Сядь, разговор есть.

Вадик осторожно опустился на краешек стула. Лицо у него поскучнело, и весь он как-то уменьшился в размерах, сделавшись почти незаметным.

— Ты чего, Паштет? — трусливо спросил он, когда за последним из людей Паштета закрылась дверь. — Если насчет тех пяти косарей, так не беспокойся, я уже почти все собрал, отдам в срок, как договорились...

— Ясно, отдашь, — сказал Паштет и повернулся в сторону барной стойки. — Эй, друг, организуй-ка нам два по сто! Расслабься, Вадик. Где, говоришь, живет этот фраер?

Официантка куда-то запропастилась, и бармен сам принес им заказ. Вадик бросил на него тяжелый нетерпеливый взгляд и, когда бармен повернулся к столику спиной, сказал:

— В Измайлово, недалеко от парка. Вторая Парковая, кажется.

— А дом? — разминая сигарету и глядя на него своими лишенными выражения серыми глазами, спросил Паштет.

— Номер дома не помню, — вздохнул Вадик.

— То есть как это — не помнишь? Ты свою Балалайку разве не провожал? Надо вспомнить, братан! Надо, понял? Найти сможешь?

— Найти? Смогу, наверное. А зачем?

— А затем, что я тебя об этом прошу. Такого объяснения тебе достаточно?

Вадик благоразумно промолчал, хотя данное Паштетом так называемое объяснение, собственно, нельзя было считать таковым. Бармен вернулся за стойку, взял веник и смел в совок хрустевшие под ногами мелкие осколки, Выбросив мусор в ведро, он сполоснул руки под краном и вернулся к перетиранию бокалов — извечному излюбленному занятию всех барменов. Лицо у него было лишено какого бы то ни было выражения. Из скрытых динамиков лилась негромкая музыка. Она немного мешала подслушивать, но бармен не отважился убавить звук: у него и так было ощущение, что его вот-вот попросят выйти вон.

Впрочем, до этого так и не дошло. Паштет залпом допил свою рюмку и шумно завозился, выбираясь из-за стола. Он вынул из пачки сигарету, сунул ее в зубы, положил пачку в карман и чиркнул колесиком зажигалки. Вадик уже стоял, утирая салфеткой жирные губы и преданно глядя на него.

— Поехали, братан, — негромко скомандовал Паштет, сосредоточенно раскуривая сигарету. — Кстати, номер “Лады” твоя девка не запомнила? А ты сам? Ведь ты же за ними ехал!

Вадик виновато развел руками.

— Номер вроде московский, — сказал он, — а какой — убей, не помню. Я же не знал, что этот фраер тебе зачем-то понадобится. Слушай, Паштет, зачем он тебе? Он же чокнутый, как крыса из сортира.

— Не твое дело, — лаконично ответил Паштет, сунул в карман мобильник и покинул заведение.

Когда за посетителями закрылась дверь, бармен выскользнул из-за стойки и крадучись, на цыпочках подбежал к окну. Лицо у него разом осунулось, в глазах появился странный блеск, а губы непрерывно шевелились, не то читая беззвучную молитву, не то шепча ужасные ругательства. Он осторожно отвел в сторону край занавески как раз вовремя, чтобы увидеть, как Паштет садится за руль темно-зеленого “Шевроле”. Вадик сел рядом, машина мягко тронулась с места и, плавно набирая скорость, покатилась по улице. Бармен увидел, как на углу вспыхнули широкие рубиновые огни ее стоп-сигналов, указатель поворота несколько раз моргнул в сгущающихся сумерках теплым оранжевым глазом, машина свернула за угол, в последний раз блеснув длинным лаковым бортом, и исчезла.

Тогда бармен быстро огляделся по сторонам, вынул из кармана трубку мобильного телефона, вызвал из памяти какой-то номер и стал ждать, про себя считая гудки.

— Добрый вечер, — вежливо сказал он, когда на том конце провода сняли трубку. — Эдуарда Альбертовича, будьте так добры... Да, жду. Спасибо... Учитель, — совершенно другим, не своим голосом, со странным надрывом произнес он после продолжительной паузы, — Учитель, нам нужно срочно встретиться и поговорить с глазу на глаз. Да, немедленно. Очень срочно. Это жизненно важно, Учитель. Да. Мне кажется, я нашел смысл жизни.

Менее чем через час Паштет уже инструктировал своих людей, сидевших в салоне микроавтобуса с затемненными до предела стеклами. Микроавтобус стоял в тенистом, обсаженном высокими липами дворе, напоминавшем узкое ущелье между двумя длинными рядами одинаково уродливых пятиэтажных домов из посеревшего от времени силикатного кирпича. Несмотря на вечерний час, в салоне было душно, пахло соляркой, горячей синтетической обивкой сидений и чьими-то носками. Кто-то закурил, но на него зашикали со всех сторон даже раньше, чем Паштет успел открыть рот.

— Ладно, ладно, — заворчал незадачливый курильщик, гася сигарету о подошву ботинка, — уже все... Тоже мне, друзья здоровья...

— Так, — сказал Паштет, и все замолчали. — Значит, лет ему около тридцати — может, чуть меньше. Ездит на серебристой “десятке”. Невысокий, чернявый. Малахольный. Прошляпите — закопаю, ясно? Не стрелять ни в коем случае, он мне нужен целым и невредимым. Руки зря не распускать, а то знаю я вас, обломов тамбовских. Ерема, это особенно тебя касается. Пальцем его тронешь — голову оторву.