Страница 8 из 87
То-то же!
А твоя страсть к книгам, к литературе! Я уже в конце твоей учебы в школе начал постепенно понимать, что ты пошел здесь куда дальше меня. Да-да!
Ты знал, чувствовал, понимал литературу гораздо лучше меня, а несколько лет спустя запросто обошел в этом и свою мать.
Я к чему тебе все это пишу? Пару дней назад я случайно встретил твоего преподавателя, руководителя диплома, профессора Норушко. Мы с ним, между прочим, давно знакомы – не так чтобы близко, но он знает меня, я – его. И вот я вдруг узнаю от него, что у тебя была возможность пойти в аспирантуру, что тебе сделали направление и долго-долго уговаривали, в качестве козыря используя и тот аргумент, что, будучи аспирантом, ты мог не идти в армию. А ты отказался!
Знаешь, сначала у меня это сообщение даже не вызвало сколько-нибудь значительных эмоций. Я привык тебе доверять во всем, привык считать тебя за последние несколько лет вполне взрослым, самостоятельным человеком с вполне сложившимся мировоззрением. Поэтому сначала я подумал: раз ты так решил, значит, в этом имелся какой-то смысл, значит, так было зачем-то нужно.
Но потом, неожиданно для самого себя, я впервые засомневался в тебе – точнее, не в тебе, конечно: я засомневался в правильности твоего выбора.
Понимаешь, человеческая жизнь ведь действительно слишком коротка, чтобы терять время на вещи второстепенные, не главные. Не станет ли твое пребывание в армии как раз таким потерянным временем?
Я никогда не говорил с тобой на эту тему – наверное, раньше в этом и не было особой нужды, но... Вот возьми меня. Я – редактор отдела всероссийской газеты, уважаемый вроде бы человек, профессионал в своем деле. Все здорово! Однако сейчас, когда приближается старость, я вольно или невольно начинаю задумываться: «А все ли я успел? А сделал ли я все, что мог, на что был способен?» И мне становится страшно.
Да, была молодость, были неукротимая энергия и бычье здоровье, была быстрая и красивая газетная карьера, которая позволила мне прямо со студенческой скамьи попасть в центральную прессу со всем ее почетом, связями, зарплатами, гонорарами. Представь, я тоже был «крутым», как вы сейчас выражаетесь, – уже в твоем возрасте я запросто зарабатывал по двести пятьдесят рублей в месяц! А в то время, поверь, сынок, это были неплохие деньги, особенно для холостяка.
Конечно – друзья, подруги, пирушки, рестораны...
Командировки, из которых привозил не только пухлые блокноты и массу впечатлений, но и головную боль от почти перманентного пьянства – у одного начальника, у другого, у третьего... Прессу тогда встречали и привечали, я тебе скажу, дай Бог!
Шли годы. Уходила молодость. Уходил азарт, энтузиазм. Появилась семья. Меньше тянуло в разъезды и к столу, больше – к дивану.
И что в итоге? Я сам снизил свой потолок. Я остановился. И все! Уже сегодня меня обходят на поворотах мальчики вроде тебя, которые только-только пришли в журналистику, но достигают такого, чего я не достигну больше уже никогда.
И тогда вдруг появляется тоскливое чувство зряшности, ненужности слишком многого из прожитого. Появляется обида – на самого себя, конечно.
Хреновое чувство, сын. Время терять нельзя.
Впрочем, стоит ли горевать о том, чего уже не вернешь? Остановить или переиначить что-то уже невозможно. И дослуживать свой срок тебе придется.
Но есть еще один момент, который не дает мне покоя. Не испортит ли тебя армия? Сумеешь ли ты противостоять ежедневной, ежеминутной жесткости, суровости и даже жестокости, которая изначально заложена в армейском механизме?
Я хотел бы ошибиться, Толя, но мне кажется, что даже в письмах, даже излагая свои мысли на бумаге, ты стал более категоричным и каким-то озлобленным.
Не надо, Толя. Не превращайся в солдафона. Принимай их правила игры, если нет иного способа сосуществования с этим злом, но не становись на ту сторону баррикад. Не опускайся и не опускай свою планку. Ты – иной.
Помни, сынок, что главное для каждого из нас – всегда оставаться человеком, что бы ни происходило вокруг...
Ох, и расписался я, однако, на этот раз!
В общем, пока.
Пиши. Не забывай про нас, но помни и о том, что я тебе сказал насчет реакции матери на твои письма.
Папа.
II
Полковник Игнатенко, он же "Гнездо", побледнел и изменился в лице. Сообщение "Кукушки" подействовало на него неожиданно сильно.
– Да ничего, товарищ полковник, – заговорил офицер связи, старший лейтенант Тарасов, обслуживавший радиостанцию, когда заметил, что с начальником штаба творится что-то неладное. – Вы же знаете Сергеева – у него ребята что надо, не подведут. Выйдут к точке вовремя...
И тут случилось что-то уж совсем странное.
Игнатенко вздрогнул, мгновение помолчал, а затем крик его заполнил весь штаб.
– Я у тебя спрашивал хоть что-нибудь? Чего ты лезешь не в свое дело? Совсем охренел? Советы мне вздумал давать, умник сраный! – орал на несчастного старлея обычно сдержанный и корректный полковник.
– Товарищ полковник, я просто заметил, что вы разволновались...
– Тебя это трахает?
– Да вы побледнели совсем!
– С тобой не то что побледнеешь – загнешься! Накурил – дыхнуть нечем!
– Чего вы кричите? Мы вместе с вами здесь курили...
– Забываетесь, старший лейтенант! Не поняли, с кем разговариваете? Что за препирательство со старшим по званию? – взвизгнул Игнатенко. – На губу пойдешь у меня, сопляк!
– Извините...
– На хрен мне твои извинения?!
– Виноват, товарищ полковник.
– То-то же, – Игнатенко наконец попытался взять себя в руки и успокоиться. Через мгновение он заговорил уже более мирно:
– Вызови-ка мне немедленно заставу "Красная" и иди курить на улицу.
– Есть!
Через мгновение застава отозвалась:
– "Курица" на связи. Прием.
– "Гнездо" вызывает начальника, – бросил в микрофон рации Игнатенко. – Зови командира.
Пока там, на заставе, вызывали к рации капитана Терентьева, командира "Красной", полковник снова обернулся к старшему лейтенанту Тарасову:
– Иди-иди. Покури.