Большая игра Слепого

И хотя Глеб Сиверов слушал доктора вполуха, не вникая в суть сказанного, он знал: если понадобится – вспомнит любую фразу, произнесенную психиатром.

Уж так был устроен мозг Глеба – все когда-либо увиденное или услышанное намертво отпечатывалось в его памяти.

Пока врач говорил. Сиверов изучал кабинет. Стеклянные шкафы с медицинскими инструментами, напоминавшие витрины в магазине хозтоваров или же выставку мелкой скульптурной пластики. Громоздкий стеллаж, заставленный книгами, среди которых попадались фолианты с «ерами» и «ятями». Несгораемый шкаф с несложным замком, который, если понадобится, Глеб смог бы открыть простой канцелярской скрепкой за пару минут, два телефона – один внутренний, другой городской. И конечно же – веяние последних лет – добротный компьютер с большим монитором. Компьютер стоял на письменном столе, развернутый тылом к посетителям.

Вид получался неприглядный: множество кабелей свисало, словно внутренности из распоротого живота.

Сиверов всегда использовал вынужденные паузы для тренировок. Даже сидя неподвижно в глубоком кресле кабинета психиатра он тренировал глаза. То фокусировал резкость на линии горизонта, просвечивавшей между деревьями и домами, то сосредотачивал свой взгляд на маленькой черной песчинке, запаянной в оконное стекло. При этом боковым зрением он продолжал рассматривать компьютер.

"Ну, да, конечно, – подумал Сиверов, – свой агрегат доктор подключил через факс-модем к телефонной сети. Почему бы ему и не сделать это за счет заведения? Не знаю, много ли пользы больным от такого подключения, но свои амбиции врач Притыцкий удовлетворил. Ага, вот и сама коробочка факс-модема.

Значит, при желании…"

– Я впервые вижу, чтобы меня так внимательно слушали, – признался доктор Притыцкий.

– Да, особенно убедили меня ваши слова насчет сквозняков, под которые может попасть каждый, – выудил Сиверов из своей памяти первую попавшуюся фразу, услышанную им от Притыцкого.

– На ваш взгляд, убедительно?

– Абсолютно.

Сам Сиверов, чтобы поменьше напрягаться, избегал вступать в беседу с доктором, отделываясь короткими, почти ничего не значащими фразами, по которым судить о его психическом состоянии было практически невозможно. Чувствовалось, что, дежуря по выходным, доктор Притыцкий скучает: он не спешил отпускать нового пациента.

– Извините, я немного устал. У нас еще будет возможность поговорить, – сказал наконец Сиверов и поднялся без приглашения.

Врач возражать не стал.

– Что ж, идите в палату. Ни сегодня, ни завтра никаких процедур предложить вам не могу – выходные, но обследование…

Глеб оказался в длинном плохо освещенном коридоре с растрескавшимся скрипучим паркетом, на котором лишь у самых стен виднелись пятна покрывавшего его когда-то лака. Двустворчатая остекленная дверь палаты была открыта. Краска в двух местах была выцарапана так, чтобы можно было подсматривать, то ли из палаты ,за происходящим в коридоре, то ли наоборот.

В комнате площадью около шестнадцати квадратных метров стояло пять кроватей. Четыре были плохо застелены, на пятой, поставленной под самым окном, лежал скрученный в трубочку матрац.

«Значит, моя», – решил Сиверов и поставил сумку под кровать.

Его соседи, скорее всего, гуляли в парке, так как день выдался погожий. Окно располагалось как раз над входом в корпус, но крыльца видно не было, его закрывал залитый растрескавшимся, посеревшим от времени битумом бетонный козырек. Глеб знал, что в этой же палате лежит и Борис Элькинд. Он попробовал с ходу определить, какая же кровать принадлежит его подопечному. Зацепок имелось немного. Книг и газет в палате вообще не было видно: не имелось, или же их попрятали в тумбочки. На виду были только букеты цветов да стаканчики с зубными щетками и бритвами.

«Ну конечно же, вот эта. – Глеб посмотрел на соседнюю кровать. – Во-первых, в стакане нет бритвы, Борис, скорее всего, еще всерьез не бреется. Во-вторых, зубная щетка хоть и довольно старая, ворс у нее торчит ровно. Так может чистить зубы только психически уравновешенный человек, никак не душевнобольной. А у трех остальных щеток ворсинки торчат во все стороны».

Сиверов присел на корточки и, чтобы проверить свою догадку, распахнул дверцу тумбочки. И действительно, на полке лежали три книжки: словарь английского языка тысяч на тридцать слов, томик в мягкой обложке толщиной в четверть кирпича со специфическим названием: «Перспективные разработки компьютерных программ» и учебник по русской литературе за одиннадцатый класс средней общеобразовательной школы.

– Что и требовалось доказать, – тихо произнес Глеб и закрыл дверцу тумбочки, услышав шаги в коридоре.

Когда сестра-хозяйка зашла в палату, Глеб сидел на панцирной сетке кровати и развязывал шнурки кроссовок.

– Вы Молчанов? – не здороваясь, поинтересовалась женщина.

– Я.

– Вот ваше белье.

– Спасибо.

– А теперь распишитесь за него.

– Крадут, что ли?

– Бывает.

– На водку меняют?

– Всякое случается, – недружелюбно ответила женщина, подсовывая Сиверову ведомость, где напротив фамилии Молчанов стояла жирная красная птичка и прописью значилось: «Один комплект».

– Я же недееспособный, – усмехнулся Сиверов, занося ручку для подписи. – Мой автограф ни один суд к рассмотрению не примет.

Женщина посмотрела на него, как на сумасшедшего.

– Если что пропадет, вас отсюда не выпустят, пока не вернете.

– Это можно сделать и без моей подписи, – бросил Сиверов ей вдогонку.

И вновь он остался один. Распахнул окно, потому что в палате стоял невыносимый запах лекарств, хлорки и прочей гадости, которой пахнут все больницы – этого амбрэ терпеть не мог Сиверов, почти никогда не обращавшийся к врачу. Если уж и приходилось ему обращаться, то с чем-нибудь серьезным. Неприязнь к медицине пришла к Сиверову после длительного пребывания в военных госпиталях, где его резали вдоль и поперек, кромсали, извлекали осколки и в конце концов изменили лицо, да так, что теперь он даже забыл каким был раньше.

Весенний ветерок ворвался в открытое окно, и стало немного веселее.

«Да уж, Потапчук мне подсунул дельце! Точно, врет, что у них нет своих психиатров, которые на них работали бы. Ладно, вешал бы генерал лапшу на уши какому-нибудь журналистишке из желтой газеты, а мне мог бы сказать и правду. Но доктор Притыцкий скорее всего не их клиент, слишком уж он похож на человека ФСБ. А настоящий агент не бросается в глаза, он незаметен и никогда не вызывает подозрений. Вот как я», – улыбнулся Сиверов, глядя на свое отражение в давно не мытом оконном стекле.

Приближалось обеденное время. В коридоре послышались шаги, и наконец-то, одиночество Сиверова было нарушено. Скрипнула высокая створка застекленной двери, и в палате появился Боря Элькинд. Он замер, увидев Глеба, а затем улыбнулся.

– Так вы теперь мой сосед?

– А ты кто такой? – Сиверов сделал, вид, что не вспомнил Бориса.

И в самом деле, не знай он о его существовании раньше, нипочем бы не вспомнил одного из четырех десятков больных, которые топтались на плацу возле главного корпуса.

– А я вас сразу заметил.

В глазах Бори Элькинда явно читалось восхищение Глебом.

– Где?

– Там, возле главного корпуса, когда вы бандита приструнили.

– А, – Глеб махнул рукой, – все это ерунда. Хуже то, что придется здесь торчать. Не мед, верно?

– Справка нужна? – осторожно поинтересовался Боря, не зная, можно ли до конца доверять новому постояльцу палаты, хоть тот и производил с первого взгляда самое благоприятное впечатление.

– Да, что-то вроде того. Разные справки людям бывают нужны. Ты, небось, тоже не за правами для машины сюда улегся?

Боря прикинул про себя, стоит ли сразу открывать карты и говорить, что он косит от армии. Решил, что пока не стоит.

– Вы, наверное, спортсмен?

Глеб повел плечами и тихо повторил:

– Что-то вроде того, парень.

Подошли и другие соседи. Наскоро перезнакомились.