Страница 89 из 121
Ну ладно, ребята, добавляю десять центов, кто еще? Ставлю десять центов, просто чтобы немного интереснее было играть. Так вот, ребята, тут-то и началась потеха. В семь ноль-ноль они пустили на нас сотню человек, чтобы разобраться, что у нас есть. А у нас-то ведь ничегошеньки! Да и связь тоже полетела к чертям собачьим, и мы даже не могли позвать кого-нибудь на помощь. Наши танки-роботы ушли на поддержку 106-му, и мы тут сидели совершенно одни. Влипли, одним словом. Вот я и послал капрала Мерганхолера обратно в батальон за помощью. Две дамы, маловато, да еще два туза, и сдающий снова пролетел. Нет ничего лучше тузов. И вот поперли на нас эти гады, а у нас ничего, кроме паршивых винтовок и штыков. Просто как волна на нас покатилась. Тоже два туза, ну тут уж ничего не поделаешь, плакали мои десять центов. И вдруг появляется Мерганхолер с машиной, на которой стоит генератор, он спер его у 57-го. Мы подключили его к нашей сети, и вы бы только посмотрели на этих гадов! Они позастревали на электрических проводах, мины с минных полей начали рваться прямо под ними, а микроволновые часовые открыли по ним огонь одновременно с дистанционно-управляемыми пулеметными точками, система управления огнем грохнула по ним артогнем и огнеметами по всему, что шевелилось еще в радиусе мили. Вот так-то я и получил Серебряную Звезду.
Пол едва заметно покачал головой в ответ на дикую историю сержанта. Значит, такова была война, на которую он так когда-то стремился, – возможность проявить себя для настоящих, горячих, сильных героев, возможность, которую он упустил и так сожалел об этом. Смертей, конечно, было много, много было нервного напряжения и стоицизма. Но люди здесь играли роль придатков машин – страшных механизмов, которые вели борьбу с себе подобными за право вцепиться в горло людям. Горацио на мосту превратился в радиоуправляемую ракету с атомной боевой головкой; Ролланд и Оливье обернулись парой счетных машин, установленных на реактивных самолетах, и мчашихся навстречу друг другу со скоростью, намного превышающей предсмертный вопль. Высокая традиция американского пехотинца сохранилась только чисто символически в виде ружейных залпов, выпущенных в небо над павшими на тысячах военных кладбищ. Лежащие в могилах, погибшие на фронтах в свое время были наследниками еще одной американской традиции, столь же старой, как и пехотная, но традиции мирной – умения мастерить что-нибудь.
– Господи! Сержант, а почему вы никогда не требовали повышения?
– Да чтобы я в моем возрасте пошел опять в колледж? Нет, сынок, все эти школы не для меня. Не-е-ет! С меня хватит и бронзовой медали. А потом – чтобы два года дожидаться пары вшивых золотых нашивок. Черта с два! Еще одна дама, и тут уж ваши никак не пляшут, подумать только, пришла она все-таки ко мне. Похоже, что сегодня мне так повезло уже в последний раз, ребята.
«Миддлвилль. Станция Миддлвилль. Следующая станция Херкимер».
– Сержант, а расскажите-ка нам о своих нашивках за ранения.
– Ммм?.. Почему не рассказать. Эта вот – за дозу облучения гамма-лучами в Киукьянге. Эта – погодите-ка – за радиоактивную пыль в бронхах в Афион Карагисаре. А вот эту малютку – за ревматизм после пребывания в сырых окопах в Красиставе.
– Сержант, а какая девчонка была лучшая из всех?
– Маленькая и рыжая, наполовину шведка, наполовину египтянка в Фарафангане, – сказал сержант не задумываясь.
– Эх, ребята! Вот бы нас туда послали.
«Вот и все, что осталось от старых добрых американских военных традиций. – думал Пол, – уж этой традиции ничто не грозит: „Пошлите меня туда, где можно пошкодничать!“»
«Херкимер. Станция Херкимер. Следующая станция Литтл Фолз».
– Скажите, сержант, а это поезд пригородный?
– Можно сказать, что да. А как вы насчет того, чтобы сыграть еще партийку, просто чтобы разогреться и разогнать скуку?
– Я с удовольствием. Мне бы паршивенькую тройку. Даму – Чарли. Восьмерочку – Лу. И провалиться мне на этом месте, если сержант не заберет все.
– Скажите, сержант, я слышал, Элмо Хэккетс отплывает за море?
– Верно. Он просится за море с самого призыва. Парочку троек Эду, Чарли без прикупа, валетик – Лу, и все, черт побери!
– Туз!
«Литтл Фолз. Станция Литтл Фолз. Следующая станция Джонсонвилль».
– Ну вот, пожалуйста… Что вы знаете обо всем этом, – сказал сержант. – У Эда уже были три тройки подряд. Да, жалко Хэккетса. Через пару лет он смог бы стать и знаменосцем. Но раз он решил бросить все, это его дело. Чарли без прикупа, Лу берет моего туза. А берет-то ведь троечка всего.
– А куда едет Хэккетс? Вы знаете?
– Без Прикупа, ребята, без прикупа, без прикупа! – тараторил сержант. – Да, сегодня на него пришел приказ. Ну, еще последний кружок, ребята. Без прикупа, без прикупа, без прикупа и…
– Господи!
– Ты уж не обижайся, Эд, на этого третьего туза. Выходит, что и на этот раз моя взяла. Да, конечно, Хэккетс поедет за море, это уж точно. Завтра утром он отплывает в Таманрассет.
– Таманрассет?
– В Сахарскую пустыню, болван. Неужто тебя не учили географии? – Сержант злобно усмехнулся. – Как насчет еще одного кружка, просто так, для смеха?
Пол вздохнул о судьбе Хэккетса, который, родившись в духовной пустыне, теперь отправляется в те места, где и земля бесплодна.
«Джонсонвилль… Сен-Плейн… Фонда… Форт Джонсон… Амстердам… Скенектеди… Когой… Уотерлет… Албани… Ренсселар… Айлиум, станция Айлиум».
Со слипающимися со сна глазами Пол бросился к двери, сунул в прорезь билет и вышел на станционную платформу в Айлиуме.
Дверь багажного отделения открылась, из нее на поджидающий транспортер выскользнул гроб, и транспортер тут же поехал в холодильник при станционной камере хранения.
Ни одно из такси не потрудилось встретить этот малоперспективный поезд. Пол попытался позвонить в таксомоторный парк, но никто не отозвался на его звонок. Он беспомощно поглядел на автомат по продаже билетов, автомат по продаже нейлоновых чулок, автоматическую кофеварку, автомат по продаже жевательной резинки, автомат по продаже книг, автомат по продаже газет, автоматическую установку для чистки зубов, автомат по продаже презервативов, автоматическую машину для чистки обуви, автоматическое фотоателье и вышел на пустынные улицы Усадьбы. Ему нужно было сделать восемь миль через всю Усадьбу, а потом по мосту через реку, чтобы попасть к дому. Не домой, подумал Пол, а в дом, где находится его постель.