Люди огня

— Иди к Дьяволу!

Он встал и посмотрел на меня так, что я чуть не протрезвел. Этот взгляд я запомнил. Он был точно.

— Поговорим, когда проспишься, — резко бросил он и зашагал к выходу.

На следующее утро я проснулся почему-то на татами. Слева от меня спала Токи, а справа Тани. Или наоборот?

Близилась осень. Я почти никуда не выходил, пустил дела на самотек. Не сходя с дивана, подписывал бесконечные бумаги. Почти не глядя.

Да, я понимал, что веду себя как страус, спрятавший голову в песок. Но голова в песке думала. Мысль Эммануила о том, что иезуиты погубили мою карьеру, глубоко врезалась мне в душу. Паранойя, конечно. Но какая успокоительная паранойя! Все-таки месть — более благородная причина для убийства, чем вульгарный эгоизм, алчность и тщеславие.

Эммануил не навещал меня. Обещанный, «когда протрезвеешь», разговор так и не состоялся. Я прекрасно понимал почему.

Если Эммануил Бог — значит, нет преступления. Я слишком хотел верить в это, несмотря ни на что. И я пытался внушить себе эту веру изо дня в день. Эммануилу тут нечего было добавить. Я сам делал за него эту работу.

Иногда мне это удавалось, и я почти успокаивался. Но иногда…

Некий Лютер не получал облегчения от исповеди и решил, что Церковь не может отпустить его грехи. Так возникла ересь лютеранства.

Рядом со мной был сам Господь, и он не мог или не хотел помочь мне. Я погружался в отчаяние.

На последней неделе августа пришли бумаги, которые меня заинтересовали. В горном монастыре Эйхэйдзи был обнаружен сбежавший китайский Император и пятеро его слуг. Точнее, их трупы.

Докладчик был скрупулезен, не пропускал ни одной мелочи. Остальное довершила моя фантазия. Монастырь окружен. Бегство невозможно. Вот полицейские идут по длинному залу, где, обратившись лицом к стене, сидят в медитации дзэнские монахи. Они даже не реагируют. Зал кончается. Шорох отодвигаемой перегородки. Кровь на полу. Они мертвы — все шестеро. Перерезали себе горло. Слуги последовали за Императором. Ему было двадцать два года. Не знал…

Я выронил доклад. Кровавые листы. Скоро я буду мыть руки ночами, как леди Макбет.

Дня через три в моей комнате возник Варфоломей.

Я лежал на неизменном диване и потягивал сакэ. От визита Марка остался почти целый ящик, который я постепенно и оприходовал. Газовая горелка в виде средневекового кошелька обнаружилась тем памятным утром в углу комнаты. Я не стал возвращать ее хозяевам.

И вот теперь она стояла на низком столике передо мной и работала по назначению — грела сакэ в кувшинчике.

— Хочешь? — предложил я Варфоломею.

— Петр, это не метод.

Конечно, не метод. Увы, мой организм устроен так, что у меня есть предел потребления выпивки. За некоторым порогом она не вызывает ничего, кроме отвращения. Может, попробовать антидепрессанты? А что, это идея. Увы, отцы-иезуиты так прочно вбили мне в голову, что наркотики — это белая смерть, что кокаин звучит для меня неотличимо от цианистого калия. Впрочем, цианистый калий — это тоже идея.

Где та смоковница, на которой мне повеситься?

— Как хочешь. — Варфоломей опустился на дзабутон и протянул мне два листа бумаги с неким текстом. — Подпиши, пожалуйста.

Я подписал, не читая.

— Ты все бумаги так подписываешь?

— А что?

— Так можно случайно подписать свой смертный приговор.

— Я тебе доверяю.

— Прочитай хотя бы!

— На фиг.

Варфоломей вздохнул.

— Знаешь, что говорят? «Наш апостол Петр держит в руках ключи от ада». А ты даже не читаешь того, что подписываешь.

— Хочешь, я тебе их подарю?

— Что?

— Ключи от ада.

— Спасибо! — усмехнулся Варфоломей. — У меня своих дел хватает.

— Вот именно. Ключи от ада никому не нужны.

— Ключами можно не только отпирать двери, но и запирать.

После ухода Варфоломея я вылил горячее сакэ в сортир и достал папки с делами. Я придумал себе новое оправдание. Если я возьму дела под контроль — жертв будет меньше. Все-таки я не самая большая сволочь в этой Империи.

За неделю сидения над бумагами я убедился, что система прекрасно работает и без меня. Если это можно назвать «прекрасным». Она работала, как комбайн без комбайнера, перемалывая все на своем пути: неважно, плевелы, пшеницу или птичьи гнезда. За время моего бездействия орден иезуитов был практически уничтожен: и тайный, и явный — без разбора. Впрочем, я подозревал, что тайный как раз частично выжил. Слишком много поступало сообщений об активизации ордена в Южной Америке, точнее — в государстве Гуарань. А еще точнее, в ПИСР — Парагвайской Иезуитской Социалистической Республике. Вообще-то она была уже далеко не такой социалистической, как триста лет назад (во избежание полного и окончательного экономического кризиса отцы-иезуиты объявили перестройку и ввели частную собственность). Но иезуитской оставалась вполне. Увы! Южная Америка — пока не наша территория. Хотя ей недолго оставалось. Буквально на днях Эммануил издал указ о присоединении Австралии. В стране с населением Москвы и весьма немаленькой территорией это не вызвало особых возражений. Сопротивление огромной Империи явно не имело смысла. Эммануил больше не утруждал себя военными акциями — он расширял границы единым росчерком пера.

Я подписал несколько десятков указов о помиловании. Они касались людей, явно ни в чем не замешанных. С остальными еще предстояло разбираться. Во всяком Случае, пьяный комбайн замедлил ход и начал выбирать дорогу.

Так не смывают грехи. Да! Так ищут самооправдания. Неправда, что искупить убийство одних можно спасением других. Покаяние — изменение жизни, а не битье себя в грудь кулаком. Я не был готов изменить свою жизнь.

Вскоре я получил письмо Эммануила. Бумажное. Вскрывал с некоторым содроганием, ожидая упреков в излишней снисходительности. Ничего подобного.

«Я рад, что ты взял себя в руки и наконец работаешь».

И приглашение на некое мероприятие. Почему-то в половине двенадцатого ночи. В саду.

И вспомнил харакири Варфоломея, и мне стало не по себе.

Старый бумажный фонарь слабо освещал мощенную крупными камнями дорожку, заросли хризантем, траву ноздреватые камни сада и каменный колодец с родниковой водой.