Люди огня

Я лежал, развалившись на диване. Уши вяли. Я не сноб, и с музыкой у меня не очень, но трех аккордов мне мало.

— Да ты не переживай, Петр, — сказал он, прервав пение. — Мы на войне. После первого убийства всем дерьмово.

— Когда выстрелом в затылок — это не война.

— На войне, знаешь, всякое бывает.

— Да и не первое… Был Сугимори, потом — смертные приговоры. Здесь другое… Когда-то я преклонялся перед ним. Нас так учили в колледже святого Георгия. Я убил кумира. «Встретишь святого — убей святого». Освобождение от самодовлеющих стереотипов.

Я говорил в пространство, не надеясь, что Марк поймёт меня. Впрочем, почему не поймет? Умный мужик, просто не очень образованный.

Он отложил гитару и достал сотовый. Обнадеживающе посмотрел на меня.

— Такаги-сан?.. Через часок… Пропустят… Нет, немного. Пару ящиков… Да, парочку… Ждем.

— Это кто?

— Хозяин ресторанчика. Тебе расслабиться надо.

— Ох, Марк, пить с горя — последнее дело.

— Это смерть предателя — горе?

— Нет. Смерть души.

— Ну, это не ко мне. Это к Господу.

— Не хочу я с ним разговаривать!

Марк пожал плечами:

— Ну и не надо.

Послышалось шуршание раздвигаемых перегородок. На пороге стоял пожилой японец, две девушки в кимоно и двое слуг. Все низко кланялись. Рядом с ними на полу помешались два пластиковых ящика. Девушки несли какие-то музыкальные инструменты с длинными грифами. Я поискал в памяти названия: сямисэн, китайская цитра… Впрочем, я лютни от мандолины не отличу, не то что цитры от сямисэна!

Марк изобразил легкий поклон и поманил гостей. Ящики перекочевали в комнату.

— Марк, ты что, с ума сошел? — прошептал я по-русски. — Два ящика водки?

— Да какая водка! Сакэ это. Шестнадцать градусов. Бражка рисовая!

— Но два ящика!

— Да ладно тебе.

У низкого столика рядом с моим ложем уже хлопотали японцы. Я так и не сменил позы. Японцы не удивились.

Такаги достал странный предмет, похожий на средневековый матерчатый кошель, набитый деньгами, но раза в три больше, и водрузил его на стол. «Кошель» был зеленоватого оттенка с вытканной на одной стороне большой хризантемой. Над «кошелем» помещался металлический крут с отверстиями. Наконец до меня дошло. Японец вынул спички и зажег газ. Газовая горелка. В «кошеле» очевидно, небольшой баллон.

Девушек можно было бы назвать симпатичными, если поубавить белил. К тому же я совершенно не понимаю зачем сбривать брови и рисовать их на лбу на три сантиметра выше, чем нужно. Прелесть черненых зубов также недоступна для моего грубого европейского вкуса. Я люблю естественность.

На одной из них было малиновое кимоно с крупными белыми цветами, на другой — розовое с бледно-голубыми. Вот это действительно красиво.

— Тани, — поклонилась одна девушка.

— Токи, — другая.

И Тани (а может быть, Токи, я немедленно забыл, кто есть кто) поставила на горелку глиняный кувшинчик, наполненный сакэ.

К сакэ полагались суси, точнее макисуси — рисовые столбики, обернутые чем-то черным. Я предположил, что рыбьей кожей. Ими уже был уставлен весь стол — сортов десять, аккуратными партиями по семь штучек на деревянных подносиках. Как шашки.

Девушка в малиновом с поклоном подала мне малюсенькую пиалу (объем — четыре наперстка) и услужливо пододвинула суси.

К суси полагались приправы. Белая, зеленоватая и нежно-розовая, напоминавшая тонкие кусочки лосося.

Японский трактирщик с невозмутимостью самурая и обходительностью гостиничного служащего тактично предупредил:

— Это очень острый соус, сэнсэй. И это тоже очень острый соус.

Девушка в розовом взяла цитру, поклонилась. Начала игру. Немного странная музыка.

О пустых вещах

Бесполезно размышлять,

Лучше чарку взять

Хоть неважного вина

И без дум допить до дна!

Ее подруга продолжила:

Если в мире суеты

На дороге всех утех

Ты веселья не найдешь,

Радость ждет тебя одна:

Уронить слезу спьяна!

Между делом мне поднесли еще одну пиалу, потом еще. Внутри рисовых столбиков в качестве оси цилиндра помещались кусочки рыбы и еще чего-то желтого и хрустящего на зубах. Притронуться к соусам я не рискнул, а вот розовой штуки попробовал. Она оказалась вовсе не рыбой, а чем-то овощеобразным, была неимоверно остра и тоже хрустела.

Всем живущим на земле

Суждено покинуть мир.

Если ждет такой конец,

Миг, что длится жизнь моя,

Веселиться жажду я!

Гм… Не ожидал я от японцев такой хайямовщины.

— Это какая-то классика? — спросил я у девушки в малиновом.

— Это Отомо Табито, сэнсэй.

Имя мне ничего не говорило, но я не стал продолжать расспросы, чтобы не обнаружить свое вопиющее невежество.

Пилось легко. После пятой пиалы мне стало получше. Это обнадеживало. Останавливаться не хотелось.

За час мы уговорили с десяток кувшинчиков.

А потом появился Эммануил. Впрочем, возможно, мне это пригрезилось. Я уже плохо осознавал окружающее.

Он сел на дзабутон [72] непосредственно напротив меня, так, что я смотрел на него сверху вниз. Я осознал неправильность ситуации, но слезать с дивана категорически не хотелось. Плюнул.

Эммануил отпил сакэ.

— Мне не стоило оставлять вас наедине. Прости.

Я молчал. Впрочем, произнесение слов мне уже давалось с трудом.

— Орден иезуитов всегда был затемненным. Принцип «цель оправдывает средства», попытки во что бы то ни стало привлечь в орден самых талантливых, несмотря на их желание… Тебе ведь тоже предлагали вступить?

— Да.

— А потом ты отказался, и карьера полетела под откос. Так?

— Не то чтобы под откос… просто не сложилась.

— Ты думаешь? — Эммануил вздохнул. Его вопрос не требовал ответа. — А теперь они открыто встали против меня.

— Я… видел свет… когда он упал, — сказал я. Язык заплетался.

— И Тьма может стать Светом.

Где-то я это уже слышал. Но спьяну не понял. Вообще, под мухой я более внушаем.

— Тебе надо было спросить у меня, прежде чем убивать святого, — продолжил Господь.

72

Дзабутон — плоская подушка для сидения на полу.