Страница 51 из 100
ГЛАВА VI
Рыбачья деревушка была на редкость унылой. Кучка убогих хижин примостилась под угрюмой скалой; пороги их облепены грязью, маленькие окошки потемнели от дождя, который сеется с нависшего над самыми крышами грязно-серого неба. Был час отлива, и по всему берегу валялись выброшенные волной рыбьи потроха; даже прожорливые чайки на сей раз уже насытились и больше не подбирали отбросов. Море и то казалось грязным. На берегу было пустынно и только несколько усталых рыбаков еще заколачивали последние бочонки под навесами, где гулял ветер; и по их вялым, сонным лицам было видно, что вчерашний день, полный тяжкого труда и радостного волнения, закончился попойкой.
Грязный мальчишка с заячьей губой подошел к карете, когда она остановилась у края песчаной отмели. Генри высунулся из окна.
– Не скажешь, где живет Пенвирн?
– Э?..
– Где тут дом Пенвирна?
– Э-э…
– Здешний дурачок, – шепнул Генри. Неряшливо одетая женщина отворила дверь.
– Иди домой, Джо, – позвала она. – Чего уставился на господ, как баран на новые ворота?
– Добрый день, мэм. Не скажете ли, где живет Пенвирн?
– А как же. Джо, сбегай проводи господ к Биллу. Выйдя из кареты, они стали пробираться по неровному песку, стараясь не наступить на рыбьи потроха; Генри низко пригибал зонт, защищая голову жены от ветра и дождя.
Она уже начала было тяжело дышать от усталости, но тут Джо, который плелся впереди, остановился у одной из самых жалких хижин этого забытого богом уголка.
– Э-э.
Он получил свой шестипенсовик и ушел, а они стояли под дождем, онемев при виде этой удручающей нищеты. Крыша протекала, стены набухли и перекосились, разбитые окна заткнуты тряпками; костлявая корова привязана под навесом; разбитая лодка валяется вверх дном на песке, и в ней зияет пробоина…
– Господи, какая развалина, – пробормотал Генри. Он постучал, и девушка лет семнадцати, забитая, болезненно-бледная, с соломенными волосами, падающими на бесцветные сонные глаза, держа в руках завернутого в тряпье младенца, приотворила дверь и молча уставилась на пришельцев.
– Пенвирн здесь живет? Мы родители мальчиков, которых он вчера спас.
Можно войти?
Ни слова не говоря, она медленно отворила дверь пошире. На лице ее застыл испуг.
В доме, очевидно, была всего одна довольно большая комната, вторая дверь, ведущая в пристройку-кухню, была растворена, и там что-то мастерили два мальчика. За дверью видна была приставная лестница, ведущая то ли на чердак, то ли на сеновал. На веревке, протянутой в глубине комнаты, висело изношенное, все в заплатах белье, и вода капала с него на неровный глиняный пол. Под дырявую крышу в одном месте подставили миску, в другом – ведро, и в них, звеня, непрерывно стекали струйки дождя. В одном углу из-за линялой ситцевой занавески в синюю и белую клетку виднелось что-то вроде постели, в другом были свалены рваные одеяла, которые тоже, очевидно, служили постелью.
Старый пес, кошка и несколько босоногих ребятишек сидели на полу – там, где он еще оставался сухим. У стола измученная, преждевременно состарившаяся, сгорбленная женщина споласкивала в глиняной миске тарелки и кружки; светлые волосы, редкие и потускневшие, закручены на затылке тугим узлом. Уголки рта горько опущены, но профиль строгий и тонкий. Должно быть, в юности, когда от горя, нужды и материнства еще не увяли ее голубые, как незабудки, глаза, она была не просто хорошенькой, но настоящей красавицей.
Пенвирн сидел у дымящего очага, в единственном кресле, спиной к вошедшим. Больная нога, туго перевязанная, в лубках, была вытянута на подушке, обтянутой все тем же полинявшим клетчатым ситцем. В зубах у него торчала пустая, дочерна обкуренная трубка. Исцарапанная, вся в кровоподтеках рука лежала на ручке кресла, – рука небольшая, но на редкость сильная.
Худой, жилистый, он как-то странно застыл без движения, точно притаившийся в засаде хищный зверь.
Женщина поспешно поставила на стол кружку, которую она мыла, и, вытирая руки краем фартука, пошла к ним навстречу. Видно было, что она недавно плакала.
– Пожалуйста, входите, мэм. Вон как вымокли. На дворе-то так и хлещет.
Входите, сэр, входите, ничего.
Она, как и дочь, казалась испуганной. Захлопнув двери, чтобы в комнату не ворвался ветер и дождь, она тем же фартуком вытерла стул и поставила его перед Беатрисой, потом пододвинула Генри деревянную табуретку и крикнула через плечо:
– Джим! Джимми, принеси-ка щепок, подкинь в огонь. Дождь заливает в трубу, все погасло.
Рослый, одетый в лохмотья паренек вышел из пристройки с охапкой выброшенных морем обломков. Он молча, неловко поклонился, опустился на колени и раздул огонь.
– Выплесни воду, – сказала мать, кивком показывая на миску. – Дженни, а ты уведи ребят в пристройку. Меньшого оставь.
Мальчик снова неловко поклонился и. свистнув собаке, унес миску. Пес выбежал за ним, а девушка усадила малыша на пол и, забрав всех остальных детей, вышла в пристройку и закрыла за собой дверь.
– Садитесь, сэр, пожалуйста. Доктор приходил, сказал, вы его послали.
Душевное вам спасибо.
Хозяин чуть повернул седеющую голову к гостям и искоса поглядел на них недобрыми глазами.
– Он отдыхает. – Поспешно объяснила женщина. – Уж вы простите, что он не встает. Всю ночь с ногой промаялся… Доктор велел малость полежать… У него там косточка сломанная.
– Чего надо? – неожиданно и зло спросил Пенвирн.
Генри подошел к нему и протянул руку.
– Мы с женой пришли поблагодарить вас за наших мальчиков. Я… я просто не знаю, как выразить… Мы до самой смерти будем вам благодарны. Позвольте пожать вашу руку.
Пенвирн с отвращением отмахнулся.
– Заговаривайте зубы кому другому. Велика заслуга… выудил двух щенят, экое сокровище, подумаешь! Лучше бы утопли, туда им и дорога.
– Ох, Билл, – простонала его жена и поглядела на Беатрису полными отчаяния глазами. – Не сердитесь, мэм. Не сердитесь! Он ничего такого не думает. Это просто нога его доняла, да еще лодку разбило, да он улов упустил, да…
Беатриса улыбнулась.
– Ну что вы, миссис Пенвирн, мы так благодарны вашему мужу, разве мы можем на него сердиться.
У женщины дрогнули было губы, но тотчас снова застыли. Как удивительно тонко они очерчены, редко увидишь такой безукоризненный изгиб.
– Он устал, мэм. Уж вы простите его. Такой день тяжелый выдался. Все утро корову искали, потом…
– Попридержи язык, Мэгги, – прервал муж спокойно, почти добродушно. – Нечего толковать про наши беды, им это ни к чему. Делай свое дело, и все тут.
– Что это вы, Пенвирн, – сказал Генри. – Разве же мы вам враги? Вы спасли наших детей от страшной смерти, и это самое главное, что бы вы теперь ни говорили. Зачем нам ссориться? Мы ведь пришли только, чтобы поблагодарить вас и узнать, чем мы можем доказать свою благодарность на деле.
Пенвирн откинулся на спинку кресла и злобно захохотал.
– Чем доказать? Слыхали мы такие разговоры! Да– Да, господин хороший. Вы не думайте, мне не впервой выуживать из соленой воды вашего брата. Я и до этих поганцев людей спасал. Давно бы надо стать умнее. Лодку продырявил, ногу разбил, рыбу упустил – и все из-за вас. А что мне толку от вашего спасиба? На новую лодку небось не хватит.
– На лодку, Пенвирн? – подхватил Генри. – А может быть, лучше приличный дом вместо этой…
– Нет, нет, Билл! Не надо! – вскрикнула Мэгги. Но было уже поздно, забыв о больной ноге, Пенвирн вскочил и, подняв кулаки, бешено сверкая глазами, кинулся на Телфорда.
– Этой лачуги, а? Насмехаешься над моим домом? Это мой дом, слышишь, мой, пока я плачу аренду. Убирайся отсюда, убирайся вместе со своей сукой, пока я… Вон, черт тебя, подери, вон!
Генри тоже поднял кулак, желая просто защитить себя. Этот сумасшедший на все способен. Так они застыли на мгновение, точно бык и пантера, готовые кинуться друг на друга. И тут между ними стала Беатриса, обеими руками схватила занесенный кулак Пенвирна, заглянула в горящие яростью глаза; секунда другая – в зрачках его что-то дрогнуло.