Слушайте песню перьев

У насыпи продолжало грохотать. Кто-то пронзительно кричал, и редкие автоматные очереди бессмысленно резали воздух.

К вечеру они пришли в лагерь.

Ленька поднял отряд в ружье. Всю ночь ожидали карателей. Но лес молчал.

Через несколько дней разведка донесла, что в Липнике на вокзале гестаповцы схватили и повесили девять поляков. То были крестьяне из окрестных деревень. К столбам виселиц фашисты прибили доски с надписями: «За помощь бандитам».

В эшелоне, пущенном под откос, находились солдаты, три цистерны с бензином и восемь пушек.

Леса у места крушения горели два дня.

МОСТ

И снова на черных и белых крыльях летят дни и ночи.

Лето сменяет осень, потом северо-западный ветер накидывает на землю белый плащ снега и перестает греть усталое солнце. И снова весна, и птицы, которым нет дела до войны людей, прилетают к старым гнездам в родные леса. Птицы всегда возвращаются.

Четыре Больших Солнца прошло над землей после побега из эшелона смерти. Что было за это время? Трудно вспомнить. Воспоминания гаснут, как угли костра под холодным пеплом, и все сливается в один долгий день и в одну долгую ночь.

Зима.

Из трех цветов состояла она: из белого, красного и черного.

Белыми горбами поднимались Свентокшиские горы, белесое небо выгибалось над ними огромным куполом, стыли в лесах белые деревья.

Красным заревом пылали хутора и деревни, подожженные швабами, красное солнце всходило над измученной землей. Красной кровью были пропитаны поля.

Черный дым поднимался от сбитых под откос эшелонов. Черны и страшны были лица убитых.

Весной белый цвет уходил, а в черно-красный врывались зеленый и голубой. Зеленели изодранные осколками деревья, поднимались на заброшенных полях травы, робко зацветали сады, и голубело над всем высокое небо.

Война отнимала у людей самые необходимые вещи, и люди приспосабливали для себя вещи войны.

Станислав видел котелки, сделанные из касок с вырванными амортизаторами, зажигалки из винтовочных гильз и ограды из артиллерийских унитарных патронов, вкопанных основаниями в землю. Женщины в деревнях разжигали печи орудийным порохом, похожим на лапшу, шили платья из пятнистых маскировочных халатов и плотного парашютного шелка и укладывали детей в ящики из-под взрывчатки вместо люлек.

И почти в каждой уцелевшей хате, в которую доводилось заходить партизанам, на самом видном месте висела фотография отсутствующего хозяина. Он смотрел с прямоугольного картона на пришедших и как бы говорил: «Сейчас меня нет, но я был здесь. Вот моя семья, мой дом. Я жил мирно, может быть, не очень хорошо, но и не плохо. Огонь горел в моем очаге, здесь я отдыхал после трудной работы. Теперь я далеко и не знаю, вернусь ли. Помните обо мне. Отомстите за меня швабам… «

С грустью смотрел Станислав на такие фотографии. О, как хотелось бы иметь такой же плотный кусочек бумаги с лицом отца, матери или брата Танто!

Неужели все оборвалось и навсегда утерян след к прошлому?

Отряд пополнялся. Летом 1944 года в нем насчитывалось уже восемьдесят бойцов, пять пулеметов, обоз из шести пароконных немецких фур и радиостанция, которую отбили у швабов во время схватки под Садковом.

Среди бойцов нашлись радисты, и теперь Ленька по радио связывался с центром в Пинчуве, а вечерами ненадолго включали приемник и узнавали новости. Связь с центром всегда держали короткую, не больше двух минут, чтобы радиостанцию не могли засечь фашисты. Крепкая база с несколькими подземными бункерами выросла в лесу.

Однажды в лагерь прибежали запыхавшиеся дозорные и сообщили, что на дороге Куров — Климентов появились немцы.

— Две легковые машины без охраны. Стоят на обочине, а возле них швабы. Только странные какие-то… Мы со Стахурой сразу сюда, а за теми наблюдает Дронг, — доложил Каминский.

— Что они делают? — спросил Ленька.

— Ничего. Ходят вокруг машин. Смеются. И одежда на них какая-то странная.

— А ну-ка, идем посмотрим, — заинтересовался Ленька. На глаза ему попались Ян и Станислав. — Ребята, возьмите автоматы и по запасной кассете. Давайте с нами.

Минут через пятнадцать вышли к дороге.

Из-за кустов блеснула черная эмаль двух «оппель-капитанов», стоявших рядом на уютной зеленой полянке вблизи обочины. Около машин прогуливались немцы в невиданной синей одежде, похожей на цирковое трико. Лишь по фуражкам с высокими тульями можно было понять, что это эсэсовцы.

— По какому случаю они так вырядились? — пробормотал Ленька, разглядывая немцев. — В жизни не видал такой формы.

Станислав насчитал двенадцать человек. Четверо возились с двумя фанерными щитами, вырезанными в виде человеческих силуэтов. Один мерял шагами поляну Он шагал, оттягивая носки ног вперед, как на параде в строю.

Ленька поднес к глазам бинокль.

— Ах вот что! Господа офицеры решили заняться спортом! Ишь ты, по всем правилам: тренировочные костюмы, кеды. Смотри-ка!.. И ведь не простые птички. На «капитанах» какие-нибудь шарфюреры не ездят…

Он теснее прижал бинокль к глазам.

— Ах черт… Наверное, их оттянули с фронта на отдых.

Он обернулся к бойцам:

— На фуражках у них эмблема дивизии «Мертвая голова». И часть их где-то недалеко. Машины совсем не запылились.

Офицеры закончили устанавливать мишени и, собравшись около машин, о чем-то разговаривали. Они чувствовали себя в совершенной безопасности, как на тренажном поле в глубоком тылу, и их громкие голоса и смех разносились далеко вокруг.

— Пан Ленька, может быть, кончить? Пару очередей — и все… — сказал Ян.

— Ты что, с ума сошел? Никакой стрельбы! А если рядом другие?

Эсэсовцы, все так же непринужденно разговаривая, медленно пошли через поляну. Прямо к лесу, к кустам, под которыми притаились партизаны. У каждого в руках пистолет, фуражки сдвинуты на затылок.

— Назад! — прошептал Ленька своим, но в тот же момент понял, что отступать некуда. Фашисты были уже не далее как в десяти шагах от кустов, и малейший шорох, малейшее движение выдали бы гвардейцев.

Еще пять шагов.

И тут шедший впереди немец остановился и уставился в подлесок. Ленька увидел его удивленные, широко раскрывшиеся глаза и понял, что таиться больше нечего.

Вскочив на ноги, он крикнул:

— Давай!

И выпустил в эсэсовцев длинную очередь.

Следом за ней еще четыре очереди вспороли тишину.

Два передних немца упали. Остальные, отстреливаясь, бросились к дороге.

— Бей! Бей! Бей! — закричал Ленька, полосуя очередями бегущих. — Не давай подойти к машинам!

Все кончилось в одно мгновение. Полдневная тишина леса, взрыв выстрелов, крики — и снова тишина, звенящая, неестественная.

Двенадцать трупов в синих тренировочных костюмах на яркой траве. Легкий голубоватый дым над кустами. Пустая лента дороги под солнцем.

— Поджечь машины!

Уже в лесу, возвращаясь к базе, услышали частый стрекот мотоциклетных моторов.

Ленька поднял отряд по тревоге. Через час партизаны покинули базу и взяли направление на Марианов.

— Теперь начнется! — вздохнул Коник.

К вечеру небо затянуло тучами. Шквалом налетел ветер, пригибая молодые деревья к земле. По щекам стегнули первые капли дождя, и скоро гроза опрокинулась на лес. Идти стало трудно. Ноги скользили по раскисшей почве. Одежда разбухла, сделала бойцов неповоротливыми. Фуры обоза то и дело застревали в колдобинах.

— Надо остановиться и переждать непогоду! — крикнул кто-то из партизан, шедших сзади.

— Никаких остановок! — приказал Ленька.

Он был уверен, что следом за отрядом уже идут каратели.

Гроза усиливалась. Уже не струи, а каскады воды падали с неба и с деревьев на цепочку людей, бредущих в темноте.

— Какой черт будет искать нас в такую непогодь! — бормотал Коник, спотыкаясь о невидимые корни.